что Фрик не имел контроля над полицией. Затем с разрешения Трибунала Гизевиус изложил захватывающую историю заговора против Гитлера. Он рассказал, как порвал с гестапо и присоединился к группе заговорщиков. Эти заговорщики пытались убедить вермахт устроить переворот и в то же время периодически извещали британское и французское правительства о намерениях Гитлера в Восточной Европе. Во время Мюнхенского кризиса в сентябре 1938 года они сообщили своим западным связным, что Гитлер планирует захват всей Чехословакии. Затем, когда весной 1939 года обострился польский кризис, они предупредили, что Гитлер хочет захватить всю Польшу и Украину. Гизевиус не употребил слово «умиротворение», но бездействие британцев и французов явно приводило его в гнев[1019].

Гизевиус остался на свидетельской трибуне для дачи показаний в защиту Яльмара Шахта, бывшего президента Рейхсбанка. Адвокат Шахта Рудольф Дикс также вызвал Гизевиуса свидетелем и имел на то вескую причину. Гизевиус только что опубликовал мемуары, в которых изобразил Шахта участником Сопротивления[1020]. В ответ на вопросы Дикса и Джексона Гизевиус рассказал, что из-за надвигавшейся войны Шахт из верного последователя Гитлера превратился в противника нацистского режима. По словам Гизевиуса, Шахт пытался убедить Вальтера фон Браухича, главнокомандующего немецкой армией, свергнуть Гитлера и старался предотвратить операцию «Барбаросса»[1021].

Советские делегаты собирались повесить Шахта как промышленника, обеспечившего перевооружение Германии. Слушать, как Гизевиус изображает его пацифистом, – это было уже чересчур. 26 апреля Георгий Александров попросил дать ему возможность допросить этого свидетеля. Судьи поворчали, но разрешили на том основании, что у СССР есть особый интерес к Шахту. Александров обратился к Гизевиусу и забросал вопросами: какую роль играл Шахт в приходе Гитлера к власти? Не организовал ли Шахт встречу между Гитлером и группой промышленников в феврале 1933 года? Гизевиус ответил, что не был знаком с Шахтом до 1934 года и не знает ни о какой такой встрече. Когда Александров представил письмо 1939 года, в котором Гитлер благодарил Шахта за его ведущую роль в перевооружении Германии, Гизевиус парировал, что он никогда не считал правдой что-либо сказанное Гитлером[1022]. На другой день западная пресса сообщила, что Гизевиус помог Шахту оправдаться[1023]. Советская пресса, напротив, хвалила александровский допрос и называла письмо Гитлера Шахту неопровержимой уликой[1024].

Выступить свидетелем вскоре предстояло самому Шахту. Но сначала Трибунал обратился к Юлиусу Штрайхеру, издателю антисемитского таблоида «Дер штюрмер». Переводчица Ступникова впоследствии вспоминала, что на первый взгляд Штрайхер выглядел как безобидный «маленький старичок», но его искривленный рот, бегающие глаза и зловещая репутация сразу вызвали «отвращение»[1025]. Штрайхер с гордостью заявил о своем вкладе в дело нацизма, но отверг свою ответственность за нацистские зверства и даже свою осведомленность о них. Он отрицал, что участвовал в заговоре, и утверждал, что впервые увидел большинство других подсудимых только в нюрнбергской тюрьме. Прежде всего он оспаривал утверждение, что «Дер штюрмер» побуждал людей к насилию. Советские обвинители во время показаний Штрайхера держали повышенную боеготовность, потому что он много распространялся о большевизме. Однажды он сказал, будто Гитлер считал Сталина «человеком действия», который, к сожалению, «окружен еврейскими руководителями». Руденко, который все более уверенно прерывал подсудимых, потребовал, чтобы Трибунал запретил Штрайхеру вести такие речи[1026].

Британский помощник обвинителя Мервин Гриффит-Джонс в ходе перекрестного допроса оспорил заявление Штрайхера, будто тот не знал об уничтожении евреев. В доказательство он привел подшивки швейцарской еврейской газеты, которую, как было известно, Штрайхер выписывал. Гриффит-Джонс зачитал выдержки вслух. В статье, опубликованной в декабре 1941 года, сообщалось, что в Одессе, Киеве и других советских городах казнены тысячи евреев. Статья от ноября 1942 года предупреждала, что, если нацистов не остановить, из европейских «6 или 7 миллионов евреев» останется «только 2 миллиона». Штрайхер ответил, что не помнит, чтобы читал такие статьи, – но если бы и просматривал их, то счел бы недостоверными. Затем Гриффит-Джонс привел некоторые статьи самого Штрайхера, в одной из которых он предвкушал уничтожение иудаизма «до последнего человека»[1027].

Свидетельства защиты были утомительны, перекрестные допросы зачастую безрезультатны. Спустя два дня штрайхеровской защиты Трибунал вновь собрался на закрытое совещание с обвинителями, чтобы вновь обсудить, как ускорить выступления защиты. Западные судьи повторили, что за продвижение процесса ответственны обвинители. Им придется урезать свои перекрестные допросы. Додд предложил, чтобы американское обвинение допрашивало только тех подсудимых и свидетелей, за которых «отвечает в первую очередь». С советской точки зрения это было непорядочно. Американцы еще до суда допросили всех подсудимых и свидетелей в нюрнбергской тюрьме и заявили, что «отвечают в первую очередь» за большинство из них[1028]. После долгого торга обвинители выработали общий план. Американцы будут вести допросы Шахта, Вальтера Функа, Бальдура фон Шираха и Альберта Шпеера. Британцы займутся Карлом Дёницем, Эрихом Редером, Альфредом Йодлем и Константином фон Нейратом. Во всех этих допросах советские обвинители смогут при необходимости поучаствовать. Французы будут вести основные допросы Фрица Заукеля, а советские и американцы смогут присоединиться. Французы и американцы поделят между собой допрос Артура Зейсс-Инкварта, британцы единолично займутся Францем фон Папеном, а советские обвинители – Хансом Фриче. Независимо от этих соглашений обвинители не собирались слишком много уступать Трибуналу. Все четыре делегации по-прежнему настаивали, что имеют право задавать вопросы в случаях, если будут подняты темы, важные для их стран[1029]. И это было бы справедливо.

К этому моменту судебного процесса у каждой страны образовались свои собственные сферы интереса. Британцы особенно интересовались преступлениями на море и обращением с военнопленными. Французы – нацистской политикой разграбления и порабощения; американцы – заговором. Для СССР первоочередной интерес по-прежнему представляла уголовная ответственность немецких финансистов и промышленников, которые спонсировали нацистов.

Советские обвинители были горько разочарованы, когда в ноябре Круппа исключили из списка обвиняемых. Шахт не был таким жирным котом, как Круппы, но Москва видела в нем и в Функе приемлемых заменителей – капиталистов, служивших посредниками между промышленниками и Гитлером. Вне зала суда советские представители все еще спорили с американцами за сумму причитающихся СССР репараций и стремились выявить связи между фашизмом и капитализмом, а потому придавали большое значение тому, чтобы продемонстрировать уголовную ответственность немецких капиталистов за нацистские преступления. Джексон тоже хотел осудить Шахта и Функа, но другие американские обвинители беспокоились из-за так называемого экономического дела и сомневались в виновности Шахта[1030]. Опасность была реальной: американские компании (в том числе IBM) тоже поддерживали Гитлера. Невозможно было сказать, до какой черты дойдет более общее экономическое дело.

30 апреля, когда началась защита Шахта, он сыграл на этих американских