– Повторяю, не оборачивайтесь. Просто бросьте мне фонарик. Через плечо.

Я сделал, как было велено, и услышал, как скрипнули песчинки, когда он нагибался за фонариком.

– Теперь можете повернуться. Медленно.

Я так и сделал. В глаза мне ударил слепящий луч, но я различил за ним очертания громадной человеческой фигуры.

– Как искупались, Сулейман? Нормально?

На нем не было ничего, кроме коротких белых трусов. Огромный живот и бесформенные ноги влажно поблескивали в отраженном свете фонарика.

– Гарри, у меня уже аллергия на ваши шутки, – снова заговорил он глубоким, богатым на интонации голосом, и я запоздало вспомнил, что в соленой морской воде человек с таким переизбытком веса становится куда легче и сильнее. Как бы то ни было, даже с поправкой на вспоможение прилива Сулейман Дада совершил невообразимый подвиг: пережил страшный взрыв и вплавь одолел две мили неспокойного океана. Вряд ли такое деяние сумел бы повторить кто-то из его людей.

– Думаю, первый выстрел надо сделать в живот, – вновь заговорил он. Приклад автомата покоился на его левом локтевом сгибе. Той же рукой он направил фонарик мне в лицо. – Говорят, что ранение в живот самое болезненное.

Несколько секунд мы молчали. Сулейман Дада дышал с глубоким астматическим присвистом, а я отчаянно думал, как отвлечь врага, чтобы у меня появился шанс схватить автомат за ствол.

– Вряд ли вы опуститесь на колени и станете молить о пощаде, – предположил Дада.

– Катитесь к черту, Сулейман! – подтвердил я.

– Так я и думал. Жаль, конечно. Мне бы это понравилось. Но что насчет девушки, Гарри? Неужели она не стоит капельки вашей гордости?..

Мы оба услышали Чабби. Он знал, что даже в темноте не сумеет незаметно пересечь открытую полосу песка, поэтому во весь опор бросился к Сулейману Даде. Уверен, Чабби с самого начала понимал, что не добежит: на самом деле он отвлекал врага – то есть делал именно то, в чем я столь отчаянно нуждался.

Он молча выскочил к нам из темноты, под ногами у него скрипели предательские песчинки, и, даже когда Сулейман Дада направил на него автомат, Чабби не дрогнул и не оступился.

Треснул выстрел, длинной молнией сверкнула дульная вспышка, но к тому моменту я одолел половину дистанции, отделявшей меня от чернокожего великана. Краем глаза я видел, что Чабби упал, а Дада уже поворачивает «ФН» в мою сторону.

Чудом не задев дуло автомата, я врезался плечом в необъятную черную грудь. Рассчитывал, что у Дады сломаются ребра, как бывает при автомобильной аварии, но силу удара поглотила жировая ткань: такое чувство, что я столкнулся с периной. Дада попятился на пару шагов, выронил автомат, но устоял на слоновьих ногах. Не успел я обрести равновесие, как он уже стискивал меня в медвежьих объятиях.

Человек-гора оторвал меня от земли и прижал к мягкой груди так, что я не мог шевельнуть руками или противостоять его силе и массе, оперевшись на ноги. Даже не верилось, что бывает на свете такая сила, не грубая, но обволакивающая, основательная, неумолимая, как океанский прибой.

Пытаясь вырваться из захвата, я отбивался локтями и коленями, но удары приходились в мягкие телеса Сулеймана и не производили на него ни малейшего впечатления. Пульсирующие объятия понемногу сжимались – так, словно меня обхватил гигантский питон. Я понял, что меня вот-вот раздавят в лепешку – в самом буквальном смысле. Объятый паникой, я стал бешено изворачиваться и вырываться, но без толку: Дада добавил объятиям сил из своих бесконечных запасов, чуть громче засвистел дыханием, подался вперед и набычил громадные плечи, сгибая меня в дугу и явно вознамерившись сломать мне хребет.

Я запрокинул голову, раскрыл рот и сомкнул зубы на кончике широкого приплюснутого носа. Цапнул от души, вложив в этот укус все отчаяние. Ясно почувствовал, как зубы одолели мякоть и прошли сквозь хрящ, и рот мой мгновенно наполнился теплым, соленым, железистым потоком его крови, и я грыз и терзал его нос, словно псина, что травит привязанного быка.

С рыком боли и ярости Сулейман ослабил сокрушительные объятия, чтобы стряхнуть меня со своего лица. Едва почувствовав, что руки свободны, я конвульсивно извернулся, крепко встал обеими ногами на слежавшийся сырой песок, вынес вперед бедро и приготовился к броску. Дада был так занят извлечением носа из моих зубов, что не успел ничего предпринять и упал на спину, а во рту у меня остался отгрызенный комок его плоти.

Я выплюнул омерзительную добычу. По подбородку струилась теплая кровь, и я едва справился с искушением остановиться и начисто стереть ее ладонью.

Словно выброшенная на берег громадная жаба, Сулейман Дада беспомощно лежал на спине, но это продлится недолго. Пора было нанести решающий удар, и на черном теле имелось лишь одно уязвимое место.

Я высоко подпрыгнул и упал коленом ему на горло, вложив в этот выпад всю свою массу, помноженную на скорость, чтобы раздавить Сулейману гортань.

Он двигался быстрее кобры. Вскинул руки, защищая горло, перехватил меня в прыжке, снова забрал в гигантские черные объятия. Грудь к груди, мы прокатились по пляжу и оказались в неглубокой теплой воде.

В прямом сопоставлении наших масс я однозначно проигрывал, и Дада навалился на меня, утробно подвывая и заливая мне лицо кровью из надкушенного носа. Вжал меня в песок так, что голова ушла под воду, и всем весом налег мне на грудь.

Я стал захлебываться. Легкие горели огнем. Из-за нехватки воздуха в глазах замерцали искристые завитушки. Я чувствовал, что силы покидают меня, а сознание уплывает во тьму.

Глухо щелкнул выстрел. Я понял, что это за звук, лишь когда Сулейман Дада вздрогнул, напрягся всем телом, обмяк и соскользнул с меня.

Я сел, закашлялся и стал ловить ртом воздух. Соленая вода струилась с мокрых волос и заливала глаза. В свете упавшего фонарика я увидел Шерри Норт. Она стояла на коленях у кромки воды. Лицо бледное, испуганное, в забинтованной руке автомат.

Сулейман Дада покачивался подле меня лицом вниз, почти обнаженный, черный, блестящий, словно заплывшая на мелководье морская свинья. Я медленно распрямился. С одежды хлынула вода. Шерри смотрела на меня, и я видел, что она в ужасе от содеянного.

– О боже, – прошептала она, – о боже, я его убила!

– И это, милая, – выдохнул я, – твой звездный час.

Пошатываясь, я направился к Чабби. Он был слаб, но пробовал сесть.

– Погоди, Чабби, – приказал я, посветил фонарем, расстегнул окровавленную рубаху и обнажил широкую бурую грудь.

Пуля ушла вниз и влево. Пробила легкое: