Шрифт:
Закладка:
– Скажи, а должен ли писатель Земли Русской болеть за судьбы, идти в народ или на Триумфальную площадь, чтоб его били по башке дубинкой? Должен пить чай с Путиным и наезжать на него – почему в стране не соблюдаются законы и почему у вас все так невысокохудожественнно и херово? И ваши менты почему стреляют людей? Должен ли он писать новую крамолу и слать ее на Запад, как Солж? Или должен говорить: «Отвалите от меня нах и дайте мне тихо сидеть в башне из слоновой кости?»
– У меня очень жесткое убеждение на этот счет. Я считаю, единственное, что писатель должен – это все лучше и лучше писать. А больше он никому ничего не должен. Все остальное его не должно трогать вообще. Включенность его в социум – дело добровольное, хочет – пусть включается.
– Очень важна всегда тема «Русский писатель и водка». Он или пьет, или подшился, или мучится как-то иначе. Расскажи!
– У меня в семье никто никогда не пил. Разве что, помню, мама раз в полгода могла себе позволить пиво. Она край стакана солью еще смазывала. Отца я никогда подшофе не видел. Он никогда не пил и не курил. Но тем не менее я люблю выпить. Что касается напитков, то с возрастом у меня все свелось к красному вину.
– Ни запоев у тебя, ни мрака…
– Нет, нет. Мне не надо: я ловлю чертей и без того. Но я очень хорошо понимаю Фолкнера, который после практически каждого романа уходил в очень серьезный запой. Человек, собственно говоря, уходил в отдых – серьезный, долгий и мучительный.
«Эта» тема не раскрыта
– Вот я сейчас слушал тебя – и вдруг понял: персонажи у тебя вяло как-то себя ведут, тема «про это» у тебя не раскрыта.
– Это предстоит еще.
– Ты пока боишься взяться? Или копишь фактуру? Читаешь по теме и ждешь, когда наберется два рюкзака распечаток? Ездишь в творческие командировки? А помнишь, коллега Куприн поселился в публичном доме, чтоб насобирать фактуры для романа про проституток «Яма»? У тебя тоже такой план? И то сказать, незачем тебе по верховьям Лены мотаться, там не то что баб – вообще нет людей. Ваще баб нету.
– Что касается фактуры по этой теме, то, думаю, у меня все нормально.
– Что значит – нормально? Женился, и живешь с одной женой, и даже ей не изменяешь?
– Жизнь-то прожита долгая. И молодость была… Фактура накоплена.
– А ревность, самоубийство, попытка по крайней мере, убийство соперника?
– Это очень неинтересно. Вот эти психопатического рода вещи мне не интересны, я считаю, что это какая-то чистая химия. А не настоящие чувства.
– То есть у тебя все тут позитивно, жизнерадостно.
– Ну, не то чтоб жизнерадостно… Момент любовной одержимости – он замечателен. Меня это дико привлекает. Я сейчас взялся за некую вещь, и там тема одержимости настоящая и совершенно плотская. Доступная многим юношам. И это основная драма в этом романе, за который я взялся и который еще названия не имеет.
– Ты созрел, значит.
– Бунин, кстати, писал «Темные аллеи» уже в состоянии достаточно престарелом.
– И там все устарело, читать невозможно про эти слюни капающие.
– Как говорил Бродский, наступает выгодный возраст, когда ты смотришь на девушку без прикладного желания на нее взобраться.
– Ну, тебе еще рано об этом.
– Ну, одно дело мочь – а другое дело смотреть неангажированно.
Прогноз
– Вот ты говорил про футурологию – так дай же нам прогноз по развитию мира. Писатель – он же оракул и пророк.
– У меня никогда не было лучшего настроения насчет будущего. Не то чтобы я вижу впереди розовые времена… Я просто был пессимистичен раньше. Лет пять назад я в розовых тонах о русской политической жизни думать не мог. Но теперь иначе.
– А что было пять лет назад у нас?
– Депрессивная ситуация была. Почему у меня настроение улучшилось? Оно начало улучшаться с того момента, когда Медведев сказал о преступлениях Сталина. Для меня это было очень важно, потому что у меня много родственников умерло в 1933 году от голода на Ставрополье. Сталина моя бабушка иначе как убийцей не называла. Можно смеяться над словами о модернизации и насчет всего остального, но я почему-то вижу живую заинтересованность, вижу желание Медведева – не знаю про остальную власть…
– …понравиться тебе и таким, как ты.
– И слава богу! Почему нет? Мне нравится, когда мне хотят понравиться. Это симпатично. Я не считаю себя самым плохим человеком в этой стране, понимаешь? И когда власть сигнализирует, что она хочет мне понравиться – настроение у меня поднимается. Кто там из них главней, мне не интересна эта внутриструктурная параша. Если бы они махнулись местами и мне бы премьер сигнализировал – это было бы тоже замечательно.
– Ты думаешь, это все всерьез?
– Я не обнадеживаю себя особенно. То же самое Сколково – это еще один повод для воровства. Как и нанотехнологии. Хоть туда и вкладывается самое лучшее. Но это не так надо делать. Силиконовая долина – это продукт очень долгого периода конкуренции огромного количества серьезных компаний. Когда я жил в Калифорнии, то это было совершенно нормально, когда люди вкладывались в венчурные проекты. Но сколько раз я видел, как через три месяца после удачного стартапа проект сдувался! В той же Силиконовой долине безумные деньги просто ушли в хлябь, в топь. Ушли, потому что лопнули фирмы. Вероятность успеха там – не более десяти процентов. А здесь они планируют на ровном месте сделать сплошь успешные проекты. Чушь полная!
– Если мы говорим про ту же Калифорнию – Силиконовую долину ведь не в Малибу же строили. Не в обжитом месте, а в стороне, подальше от цивилизации и от дорогих гектаров.
– Конечно! Когда Физтех строили, то Долгопрудный был медвежьим углом. Там не было асфальта, и люди там в галошах ходили и галоши теряли в грязи. Надо строить в глуши, чтоб народ не отвлекался. И самое удивительное, я тебе скажу, – бессмысленно строить научные центры и при этом не вкладываться в образование. Бес-смыс-лен-но. Вот как был устроен наш Физтех? У нас там были базовые кафедры, мы там учились, учились и буквально с первого курса знали, где будем работать – в каком именно академическом институте будем применять знания. А где Сколково будет брать людей? Покупать за границей?
