каменных пальцах.

– Что вы сделаете нам, а? – безумно захохотал Лутый, поднимаясь. Оступился, придержался за рыдающую Криггу. – А?

Суварьи рожи за мечами стали будто бы удивленными, перепуганными, хотя уж не камню выражать чувства. Сувары таращились не на Лутого, а на то, что было вокруг него – целый мир; и так и не решились оставить свой оплот.

Тогда Лутый впервые взглянул на небо. Тут же отвернулся и заплакал – то ли от чувств, а то ли от того, что свет был слишком ярок, невыносимо смотреть; перед глазом заплясали черные мушки. В жилы хлынуло сладкое, чистое восхищение. Все показалось сказочным и совсем нездешним – солнце, горы, воздух, и простор, боги, какой был простор!.. Не торопись он так и не будь он наполовину ослепшим из-за света, расцеловал бы землю под ногами.

Лутый думал, что Рацлава могла плакать, только если у нее отбирали свирель или боль от игры превышала ту, которую положено выносить человеку. Однако Рацлава так и не перестала рыдать, даже когда они направились к подножию Матерь-горы, – не стенала, не всхлипывала, только роняла крупные прозрачные слезы. Лутый догадывался, что Рацлаве с ее слепотой в Матерь-горе приходилось тяжелее всех, и, вырвавшись на волю, она захлебывалась счастьем.

Пальцы Лутого тоже не перестали дрожать. Стало только хуже. Вскоре затряслись руки и – немного – ноги: так мышцы отходили от напряжения. К счастью, Лутый мог идти, но когда беглецы вышли к горной речушке, даже не сумел сложить руки ковшиком, чтобы напиться. Кригге пришлось ему помочь.

– Я не седой? – полюбопытствовал тогда Лутый.

Лицо у Кригги было землисто-бледное.

– Нет.

Распрекрасно.

В тот день внутри Лутого распускалась безудержная радость, но ее отягощал животный страх. Небеспричинный: Лутый боялся погони и гор, по которым они шли. Боялся, что они не успеют достигнуть видневшегося перелеска прежде, чем воротится Сармат-змей, – а если не укрыться среди деревьев, пиши пропало.

Рацлава была что набитый мешок – Лутому с Криггой приходилось следить за каждым ее шагом. Даже зрячему стоило опасаться горных троп, что уж говорить о слепой? Рацлаву подхватывали, ставили на ноги и держали под руки. Лутый мог бы нести и настоящий мешок, который заготовила Кригга, но он потерял его еще до того, как понял: сувары не намерены прощаться мирно.

Пока Лутый был занят картой, а Рацлава – свирелью, Кригга взяла на себя хозяйственные заботы. Она собрала одежду и пищу – жаль, что все пропало. Зато она отпорола одну из верхних юбок и превратила ее в съемную, которую каждый день повязывала вокруг любого из своих платьев, ожидая побега. Выпросив у благосклонных марл иглу, она прикрепила к изнанке юбки большие карманы и вшила внутрь монеты и драгоценные камни. Лутый не знал, сколько у Кригги было таких карманов, но думал, что хватило бы и на подкуп, и на ночлег, и на дальнейшую жизнь.

Маневр с юбкой был умен. Конечно, Кригга могла бы просто наполнить еще один наплечный мешок, но в потасовке Лутый выпустил бы и его. Так они распределили тяжести на пару – Кригге причиталась доля полегче, из золота и побрякушек, – а Лутый вел Рацлаву. Лодыжка, которую она подвернула при побеге, опухла и покраснела, Рацлава едва наступала на поврежденную ногу, но Лутый нещадно понукал подруг. Те старались и держались стойко. Он подбадривал их и тут же подгонял еще яростнее, почти не давая времени на сон и отдых, – быстрее, вниз, по угорью…

Только единожды они развели костер: Кригга прижгла Лутому рану на ухе, – чтобы не пристала хворь, – а все остальные ночи проводили в темноте. Ели они что придется. Пили из горных ручейков.

– Хорошо, что мы сбежали летом, – заметил Лутый. – А то бы сразу померли.

Его спутницы были слишком измотаны, чтобы отвечать.

И однажды, ближе к вечеру, они достигли перелеска и схоронились в зарослях. Подле Матерь-горы не рисковали показываться ни крупные хищники, ни лиходеи, но все же Лутый призывал быть настороже.

Беглецы устроились под небольшим холмом. Рацлава сразу же уснула, свернувшись калачиком; Лутый сторожил рядом. Прислонившись спиной к земляному валу, он стянул сапоги, чтобы трава щекотала ступни.

Он продолжал бояться, но ему вновь стало так щемяще-радостно, что захотелось закричать на все голоса. Удержаться было несложно: мозги имелись, да и ко сну уже клонило страшно.

Кригга вернулась, набрав в подол мелких кислых ягод – зато кругленьких и аленьких, а ничего крупнее у Матерь-горы все равно не росло.

– Ночи коротенькие пошли, – сказала Кригга, устраиваясь под боком. – Любопытно, когда летний солнцеворот?

Лутый пожал плечами и положил в рот целую пригоршню ягод.

– Сколько дней прошло как мы сбежали? Ты считаешь, Лутый? Три, четыре?

У него уже язык не ворочался от усталости, так что в ответ Лутый только молча приподнял пальцы.

– Хорошо, – кивнула Кригга. – Спи, я погляжу.

Лутый булькнул что-то в ответ, едва успев дожевать, и зрение рассеялось окончательно: вот мутный лесочек, вот спящая Рацлава и Кригга, сидевшая в закатных лучах, – у нее растрепанная коса и покрасневшая от солнца шея, блестящая от испарины.

Он проснулся среди ночи оттого, что Кригга трясла его за плечи. Сначала Лутый подумал, что это справедливо – пришла его очередь сторожить, но быстро смекнул: не за тем подняли.

– Молчи, прошу, – прошелестела она.

Лутый сел. Заметил в ночной мгле фигуру Рацлавы – похоже, она проснулась сама, а Лутый провалился в сон так глубоко, что его не разбудил даже рокот в поднебесье.

Из всего, чем можно было прикрыться, у них остался только платок, который при побеге Кригга повязала себе на шею. Лутый сказал подругам спрятаться под ним, а сам юркнул в траву, съежился, зарылся.

Если повезет, так дракон их не заметит.

Лутый прижимался к земле и чувствовал, что та дрожит. Он никогда не видел Сармата-змея, но представлял, как он подбирался к ним все ближе и ближе, как летел над их неказистым лагерем и макушки деревьев почти щекотали ему брюхо…

Кригга хотела узнать, какой из дней – летний солнцеворот? Этот, раз Сармат спешил домой, чтобы обратиться в человеческое тело.

Лутый выбрался не раньше, чем иссяк последний подозрительный звук, а перелесок зажил по-прежнему – ветерок, сверчки, цикады.

– Эй, – свистнул тихонечко.

Кригга вынырнула, дрожа от волнения. Лица Рацлавы Лутый разглядеть не мог – ночь выдалась не слишком звездная, – но заметил, что она скрещивала руки на груди. Хмурилась, наверное.

– Что теперь будет? – выдохнула Кригга.

– С нами? Ничего, – заверил Лутый. – Мы направимся дальше. Я назову Сармата бестолочью, если пошлет за нами своего брата. Идет война, помните? Не думаю, что она успела закончиться. Как Рацлава оправится от последней песни, сможет вселиться в какую-нибудь