ничего не спросил.

* * *

Ночь у Хортима выдалась бессонной. Он сидел в покоях, выделенных ему князем Люташем, и писал грамоты – сильно щурился, чтобы разглядеть буквы. Покои освещали лишь несколько лучин, вставленных в светец, да вспышки молний за слюдяным окном – снаружи хлестал дождь.

Сармат-змей оказал им большую услугу, сбросив чешую и оставшись в Матерь-горе на срок, который требовало от него колдовство летнего солнцеворота, – без дракона Ярхо не наступал. Но разведчики докладывали, что к Старояру уже подтягивались войска.

Опираясь на последние вести, Хортим предугадывал расположение сил. Пять сотен, оставшиеся у Ярхо, – по расчетам, заслугами Хьялмы предатель потерял свыше четверти своих ратников. Двести человек княжегорских дружинников, выступивших на стороне Сармата. Восемь сотен тукеров.

В Старояре же собралось две тысячи воинов – объединенные силы дюжины князей; о добровольцах из ополчения Хортим писал отдельно. Хоть численное превосходство и было на их стороне, радоваться он не мог – уж что-что, а брать города Ярхо умел. Староярские кузнецы теперь ковали не мечи: требовались шипастые булавы, молоты и кистени – такое оружие, которые могло не резать, но дробить. Как иначе обращаться с камнем?

По опыту Бычьей Пади и прошедших битв Хортим знал, что и железо могло оказаться полезным. Не чета драконьему пламени, но все же: если на одного бессмертного ратника приходилось несколько смертных, те могли повредить ему глаза, перебить ноги или руки…

В дверь постучали.

Хортим не сомневался: в такой поздний час его бы потревожили либо Фасольд, либо друзья из Сокольей дюжины. Но из всех его людей на дворе остался лишь Арха, даже Инжуку расположили в дружинном доме.

Он разрешил войти – и удивился бы меньше, если бы к нему ворвался вооруженный наемник. В последнее время Хортим ждал только худшего.

Княжна Вилдзе потупилась у входа, осторожно шагнула вперед. Хортим знал, что обыкновенно княжон воспитывали совсем не так, как его сестру: прийти к нему на мужскую половину терема – поступок невероятной дерзости, даже если за дверями сторожили брат или отцовские кмети. Пускай Хортим обещал на ней жениться – вено он не выплачивал, а о помолвке перед народом не объявлял.

Он отложил грамоты, поднялся из-за стола. Постарался, чтобы ни лицо, ни голос не выдали, насколько был изумлен.

– Вилдзе Витовна… – Язык споткнулся.

Пожалуй, так назвала ее мать – по традициям собственного рода. Будучи девицей, княгиня ходила под стягом ласточки: она происходила из Йованковичей, нынешних сподвижников Сармата. Имена жителей Отмерекского княжества Хортим считал причудливыми. В их землях и говор был иной, отличный от того, к которому он привык. Забавно. Жили куда ближе, чем Черногород и Волчья Волынь – а точно нездешние. Ирменки повлияли.

– Стряслось что?

– Нет, княже.

Глаз Вилдзе не поднимала – смотрела на сверток в руках. Голос у нее был негромкий, выговор – обычный староярский; Хортим вспомнил, что еще ни разу не слышал ее речи.

Она была невысокая, округлая и ладная – как и полагалось девицам, выросшим в неге и заботе. Хорошенькая, но Хортиму не довелось ее рассмотреть. Он и видел-то ее от силы пару раз. И теперь не разглядывал ни овал лица, ни волосы рыжие, ни пух опущенных ресниц – насколько позволял свет. Он напряженно вслушивался. Для чего пришла? Уж не отвлекают ли его от того, что затевается прямо сейчас?

Он хмыкнул. Любопытно: когда Хьялма говорил, что Хортим должен думать не только о войне, он имел в виду это? Совсем же помешался.

Хортим предложил княжне сесть, но она отказалась. Дождь гулко стучал по крыше, и Хортиму пришлось прислушаться, чтобы разобрать ее слова:

– Возьми, княже. – Он принял сверток так, чтобы не смутить ее и не коснуться ее пальцев своими. – Рубаху для тебя выткала. Хотела сама передать, не через слуг.

Не будь Хортим таким настороженным, его бы это тронуло. Он поблагодарил. Вилдзе наконец на него посмотрела, но тут же отвела взгляд.

– Отец высылает нас со Стахом из города. Завтра ночью. Тайно.

Хортим отвык от жизни в княжеских хороминах, но даже он помнил: на теремном дворе мало что было тайным. Вертясь среди челяди, Инжука собирал для него вести по кусочкам – слово там, слово тут, – а Хортим уже складывал их в единый рисунок. Он знал, что князь Люташ отправлял младших детей южнее по берегу Перламутрового моря, в один из городков, лежащих в глубине его владений. Но не мог показать, что знает.

– …ты же остаешься защищать город, и я решила подарить нынче.

– Уезжаете? – удивился. – Я думал, вся княжеская семья останется здесь. Поддерживать тех, кто не может сражаться.

Вилдзе снова на него глянула.

– Когда будет битва, матушка соберет в горнице теремных.

– А что до остальных, кто не вхож в княжий терем? Я слышал, староярцы укроются в соборе. Им ведь больше негде укрыться.

Хортим не ожидал, что это его настолько покоробит. Вилдзе встревожилась – не понимала, почему он так выспрашивал.

«Со злости, княжна. Со злости выспрашиваю». У Хортима – злость Горбовичей, и подарки ее не умаляли.

Вилдзе заговорила потерянно:

– Отец сказал, что дракон скорее сожжет собор, чем княжий терем. Он приметнее, и отец туда матушку не пустит.

Хортим раздраженно вздохнул, но тут же одернул себя – достаточно. Несмышленая Люташева дочка, что с нее взять? Ей всего лишь пятнадцать лет, она говорит и поступает так, как ее воспитали. Ни к чему ее пугать – пришла вон к нему, незнакомому жениху. Рубаху вышивала, думала, поди, какой он, хотя ничем хорошим он перед ней не отличился.

Будь Хортим фигурой повнушительнее, он бы решил, что Вилдзе подослал отец. Но умасливать его было незачем – весь уже к услугам Старояра. Значит, каким бы Хортим ни был неизвестным и пугающим, княжну влекло желание подбодрить того, кто однажды станет ее мужем.

А может, и не станет. Если в битве Хортиму снесут голову.

Вилдзе задержала на нем взгляд дольше прежнего. Чтобы скрыть волнение, перебросила через плечо косу – красивую, толстую, это-то Хортим успел заметить, – и мелко погладила.

– Ты думаешь, княже, мой отец не прав?

– У каждого своя правда, – произнес он мягко.

Правда Хортима теперь находилась между твердолобием его отца и боязливостью Люташа.

– Любой человек хотел бы уберечь свою семью.

Хортим сдержался и не возразил. «Твой отец – не любой, – сказал бы он. – Твой отец – князь. Тебя холили, оберегали, рядили в калиновые одежды, с тебя сдували пылинки всем двором – и не для того, чтобы ты оставила тех, кто не может убежать по морю». На крайний случай, бежала бы не только с братом – князь Люташ мог бы снарядить корабли