Ко мне подступила мать Мерильда и шепнула на ухо:

– Если опереться о стену, будет проще.

Об этой хитрости я и не задумывалась.

Все же нет, не стоит. Я собрала остатки воли в кулак и возвысила голос:

– Всю жизнь на стену опираться невозможно. – Только теперь я заметила, как запыхалась.

Я прыгала и прыгала по ступенькам, стараясь не замечать пристальные, выжидающие взгляды монахинь.

И вот я достигла верха и перехватила костыль. Запястье ныло, плечо забилось, нога дрожала в колене – вот и вся награда за усердие. Вид преодоленной лестницы напомнил, как много я утратила. Тут всегда было столько ступенек? Всем так боязно по ним шагать?

– Вы не поможете? – изнуренным голосом попросила я. Как это все-таки тошно!

* * *

Меня ждала карета истинно аристократического вида. Не пестрая и кичливая, а наоборот – весьма утонченная и скромная. Дверцу украшала серебряная филигрань, колесные обода были желто-рыжие, словно преисполненные поздней осени, а занавески – густо-бурые, под стать древесине векового дуба.

Чтобы не задерживать сестер из-за своей уязвленной гордости, я позволила им довести себя до кареты. Вдобавок меня подгоняла боязнь наткнуться на сослуживцев. О моем несчастье уже известно в каждом уголке каждой казармы, тут и думать нечего. Представляю, как солдаты шепчутся:

– Так Сумеречная птица оказалась не бессмертной.

– Потому-то женщинам в армии не место.

С каким смешком, должно быть, теперь вспоминают мое другое прозвище, Нетленное пламя.

До Клерии я ехала в тишине и с задернутыми окнами, погруженная в полумрак обитого подушками салона. Костыль пришлось засунуть поперек: иначе не влезал. Не найдя, на что направить обиду, я ударила кулаком в спинку сиденья. Вышло мягко и не больно и лишь напомнило, как обломаны мои клыки.

На глаза навернулись слезы. Я посмотрела на переднюю стенку, за которой сидел кучер. Насколько она толстая, интересно? Да что там! Он все равно услышит плач.

Но ведь не увидит, подумала тогда я, значит, не считается. Так я надеялась оправдаться перед собой за слезы, что все равно покатятся, хочу я или нет. Именно этого я и боялась. Стать маленькой девочкой, которая пытается сойти за взрослую и сильную.

* * *

Когда карета въехала на улицы Клерии, я осмелилась чуть-чуть отодвинуть занавеску. Вместо гнетущего и сурового Малого района мне предстали воздержанные и изысканные здания церкви Праведниц.

Открыв дверь прежде кучера, я увидела у кареты толпу сестер. Те поспешили навстречу, но я остановила их жестом. Монахини смутились и, как мать Мерильда, стали ждать моего фиаско. Я с костылем в руке подползла по сиденью к дверце и нацелилась ногой на металлическую подножку. Затем медленно съехала вниз, и, по счастью, удалось в нее упереться.

Так, теперь следующее. Упираясь спиной, я опустилась на пол окончательно. От таких маневров нога заныла, но все же пока отказывалась сдаться – хотя, шевеля пальцами, я уже чувствовала в ней слабую тень близкой судороги.

И вот я оттолкнулась в надежде, что подножка меня удержит, – но нет. Я соскользнула прямо на дорогу и тяжко ударилась о брусчатку самым копчиком. Как больно! Тотчас все сестры, эти священные тени, разом двинулись на помощь, лучась непорочной белизной. Дружно протянулись ко мне их пальцы, облепили тело.

– Нет! – Я для устрашения грозно стиснула костыль, но меня уже не слушали. Что уж теперь уважать мои прихоти? Призрачная гурьба сестер нависла надо мной белым полотном, в котором различались только лица.

– Пошли прочь! – Я разжала костыль и выбросила кулак в ближайшую. До чего хило вышло. От былой силы осталось одно напоминание. Я чувствовала себя опустошенной, обескровленной, слова выходили бессильными, как удары. Меня, как тряпичную куклу, подняли с дороги.

– Вы целы? – спросила одна. Я обдала ее таким злобным взглядом, что несчастная побледнела.

– Я сама пойду! Нечего надо мной трястись, нечего таскать, как грудную! – огрызнулась я в жалкой попытке сохранить лицо, не быть для них просто калекой. В конце концов собралась с силами и подставила костыль.

Сестра кивнула.

– Прошу простить.

Пустые слова. И все же после них остальные будто поневоле ко мне прислушались. Сестры повесили головы. Что ж, хоть как-то уважения добилась.

– Ведите, – подавленно пробормотала я.

Дыхание опять сбилось, а перед лицом повисла прядка, чтоб ее. Я чувствовала под бумажно-тонкой кожей частый пульс, разливший по телу неприятный жар и чувство покалывания. То рвался на волю мой пыл.

Меня проводили во внутренний дворик со ступеньками, которых обычные люди и не считают, а для меня каждая – препятствие. Сестры глядели, не зная, как быть, если я опять упаду.

При помощи костыля я широкими прыжками проскакала по лестнице. Смотрелось это явно вдвойне нелепее, чем ощущалось. И вот я наверху, сестры облегченно выдыхают, – но ввысь, я вижу, тянется еще один пролет. Одна из них будто лишь теперь поняла всю трудность и вспыхнула.

– Простите… У нас есть палаты и внизу.

– Не страшно, – сказала я.

Она посмотрела на пролет, затем на меня.

– Вы уверены? – Беспокойство было налицо.

Суть проблемы сестры умолчали, но о ней и без этого кричало буквально все. Я невозмутимо оглядела лестницу и прикинула, как подниматься.

При взгляде на стену мне тут же вспомнился совет матери Мерильды.

Я отдала костыль другой сестре, суровым взглядом пресекая возражения, и оперлась о стену. Каждый прыжок был испытанием для моих гордости и упрямства.

Я в очередной раз присела, напружинила ногу; судорога, чувствовалось, уже близко-близко. Копчик после того падения до сих пор ныл. Покоряя одну, третью, пятую ступеньку, я с облегчением выдыхала, но еще до середины лестницы нога соскользнула, и я со всего размаха упала ничком. Подбородок ударился о ребро доски. В глазах потемнело, тело охватило болью, нога на секунду отнялась. Я не сразу вернулась в чувство.

В тот же миг сестры разразились охами и причитаниями, будто заранее заготовленными на языке, и поспешили ко мне с завидной легкостью.

– Нет! – рявкнула я, оборачиваясь на них.

Как видно, мой взгляд – красноречивый, неумолимый – на них подействовал. Сестры замерли: та, на которую я сорвалась, остановила их жестом и отогнала назад.

Я упала. Как не упасть? Наверх мне, очевидно, не взойти: половине человека это не под силу. Немые сестринские сетования гремели громом в моей черепной коробке. Никого из присутствующих не удивил поворот событий, будто иного и ждать нечего.

Я подсунула под себя руку и подтянулась вверх по лестнице. Тут же напомнили о себе все