Шрифт:
Закладка:
Повелитель поднял руку. Устремился к потолку пылающий шар света, краями свечения выхватывая из тьмы контуры и рисунки сокрытых фресок. Шар замер и с минуту висел на месте, как вдруг вспыхнул на всю залу, растерзывая в клочья клубящиеся тени и являя узоры поверх стен.
Справа тянулась вереница каменных изваяний. Мрак развеяло настолько, чтобы все можно было рассмотреть.
Иеварус не сразу разгадал, кого статуи символизируют.
– Прошлые Семена.
Перед одними в знак памяти и уважения покоилось их оружие – но не перед всеми.
– Это зал твоих предшественников, – сообщил Повелитель.
Монарший отпрыск перевел взгляд на левую стену, на которой были запечатлены образы прошлого, – но кое-что в ней настораживало. От самой первой резьбы осталась громадная выбоина сколотого камня: изображение с нее содрали. После нее шло сотворение Великого архонта и эпохи Семян.
Иеварус подступил к стертому участку.
– Почему здесь пусто?
– Кто-то стер этот образ из прошлого Верховного Владыки.
– Наставник показал мне прошлое. Еще до первого цикла Верховный Владыка вместе с Создателем сотворили из пустоты мир и людей.
– Откуда тебе знать, правда это или нет? – парировал он.
Семя молчало. Хитрый вопрос Повелителя повис в воздухе. Юный росток, дитя по своей сути, Иеварус и не помышлял о том, чтобы усомниться в учении Владык: другого источника знаний у него не было.
Он пошел вдоль стены, рассматривая летопись событий, войн Минитрии и того, как Ниф отвоевывает земли, некогда занятые растущей цивилизацией людей и менее известных рас.
Вскоре он дошел до конца залы, где оказалась еще одна выбоина с каменным крошевом у ног.
– А это что? – Он повернулся и обнаружил, что ряд скульптур заканчивается не на лучнике Нифри, а на ком-то одиннадцатом, чье изваяние было сокрушено до пояса.
Семя подошло к нему. Стертый, опустошенный участок оказался прямо напротив.
– Этот… злой, – с удивлением осознал царский отпрыск.
– Отлично, отлично. Понимаешь все-таки.
Начало летописи испортили нарочно, обратили в пыль, дабы что-то сокрыть. Конец же, сообразил Иеварус, как будто уничтожили в гневе: имя вычеркнуто из истории, облик сгинул в небытии. Их не сокрыли, их стерли.
– Ты не одиннадцатое по счету Семя, – констатировал Повелитель.
– Объяснись.
Паук под капюшоном пополз по спирали, как бы в предвкушении правды.
– У тебя был еще один предшественник.
– Как его звали?
– Никто не знает. – Повелитель указал на покрытую царапинами стену. – Верховный Владыка уничтожил все напоминания о нем.
– Зачем?
– Чтобы предать истинное одиннадцатое Семя забвению.
– Не понимаю. Зачем отец так поступил?
Повелитель хмыкнул.
– И вправду, зачем родной отец так поступил со своей плотью и кровью? – Это «отец» он выплюнул с издевкой, как бы потешаясь над словом, с которым Иеварус так вольно обращается. Повелитель показал на первый фрагмент стены, погруженный ныне во тьму. – Зачем скрыл правду о сотворении мира?
Иеварус обратился к летописи и заметил, насколько она в самом деле искажена.
– Одиннадцатое Семя поступилось долгом и сбежало, обратившись против Творца. Что с ним стало, неизвестно: благодаря Верховному Владыке оно исчезло, будто его и не существовало.
Иеварус вновь заскользил по стене блестящими глазами, теперь всматриваясь в резьбу, будто считая необходимым выискать, выудить хоть часть лика, имени, хоть намек на то, кем было прошлое Семя.
– Ты – последняя частичка, сотворенная взамен забвенного принца.
На этой фразе Иеварус повернулся… и никого не увидел. Повелитель канул в пустоту. Тихо угасал шар света; голодные тени поглощали резной барельеф подобно тому, как Ниф овладевает утраченными владениями. Вот умер и последний луч, бросая Иеваруса во мраке, – двенадцатое неживое изваяние в зале мертвого камня.
Глава сорок седьмая
Хрома
Проклятия – не просто заклинания. Проклятие – это пакт, что написан чернилами условий, а посему не может быть непреложным. Разгадай условие – и снимешь проклятие.
– «О проклятиях», введение. Начальный труд по клерианскому курсу чародейства
После боя я пришел в себя на соломенном тюфяке в окружении шамана и стражников. Это был шатер для раненых.
Обошлось предупреждением? Что ж, вполне понятно. Стража ныне к нам как никогда доброжелательна. Во многом благодаря мне. Я стал мостом между нашими культурами, помогая обеим сторонам достичь взаимопонимания.
Мама, едва убедившись, что я жив, ждала момента устроить разнос. В нашей юрте она спросила, что на меня нашло. Я посмотрел на нее, пылая прежним гневом.
Пора выложить карты.
– Мама, я знаю, что по ночам ты ходишь к Джасперу, – сказал я, прижимая влажную тряпку к чувствительной отекшей скуле.
Она потрясенно отшатнулась.
– Хрома, я уже говорила, ничего…
– Я вас видел.
Мама проглотила язык.
Я вздохнул, давая фразе вытечь до конца.
– Недавно ночью. Прокрался за тобой и увидел, как вы трахаетесь.
Тут она и раскололась.
– Да. Я сплю с Джаспером. – Ее взгляд проникло чистым стыдом.
– Почему?
– Когда я здесь осела, у меня не было ничего. Нужно было как-то прокормиться самой и прокормить тебя, грудного. Мужчины нанялись на тяжелые работы – а я что? Мукто далеко, женщину к ним не возьмут: не принято. Помощь предлагали, но я отказывалась из гордости.
– А зачем продолжаешь? – Гнев во мне затушило глубокой печалью и чувством вины. Мама не ответила. – Ты любишь этого человека?
– Он к нам добр.
– Я другое спросил.
Она какое-то время помолчала.
– Нет.
– Я не хочу, чтобы ты к нему ходила.
Ее брови сошлись от возмущения.
– Что значит «не хочешь»? Я сама разберусь, с кем спать. Только благодаря ему мы прилично живем, а откажусь – всего лишимся.
– Теперь я буду нас кормить. Наймусь работать, добуду все нужное. Только хватит продавать себя захудалому стражнику, ты же воительница!
Она через секунду кивнула и повесила голову.
– Я уже давно не решаюсь об этом вспоминать.
Силой и сноровкой мама действительно выделялась на фоне остальных. Оттого еще больнее видеть, до чего довела ее человеческая культура. Она не вспыльчива, не напориста, как некоторые, но до чего оказалась покорна…
Отчасти я винил за это себя. Подступив, я обхватил ее затылок и свел наши лбы.
– Прости, – всхлипнула мама, глотая подступающие слезы.
– Ничего. У тебя не было выбора.
– Правда так считаешь?
– Правда, – солгал я, и от этого стало тошно.
Ничего, со временем мама станет в моих глазах самой собой: сильной и надежной акаршей, достойной большего, нежели продавать свое тело людям.
* * *
С того дня минули долгие три месяца, за которые все более-менее
