— Я не могу одержать над ним победу. — снова сказал он.

— Очень жаль, — сказал Бикерстафф, — но это не важно. Важно только, что ты даже не хочешь попытаться.

Марлоу посмотрел на свой стол и потер виски. То, что говорил Бикерстаф и то, что говорила Элизабет, все было правильным. Он знал это. Но он боялся. Это была истина, оголенная до самой сути. Он боялся Леруа, потому что знал все, на что тот был способен. У него начала болеть голова.  И он почувствовал, что ему надоело бояться.

— Очень хорошо, — сказал он, наконец. Он положил руки на стол и поднялся на ноги. — Нам всем суждено, в конце концов, умереть. Одним раньше – другом позже.  — Он посмотрел на Элизабет и выдержал ее взгляд. — Что-ж давайте воспользуемся преимуществом, которое дает нам наш мужской пол, чтобы потом о нас сказали: - «они погибли с честью».

Глава 33

Они пошли назад тем же путем, которым пришли, через поля и по грунтовым тропинкам вдоль широкой реки Джеймса и по гладким извилистым дорогам. В их карманах звенели монеты, столовое серебро и прочие безделушки, наспех забитые в них. Пираты сгибались под мешками, наполненными добычей их рейда.

Была уже темная ночь, но они без труда разглядели свой путь. Пламя от последнего дома, который они зажгли, достигло неба, затанцевало и запрыгало по ряби на поверхности реки яркими вспышками, как и надеялся Леруа.

И когда свет от этого пожарища стал слишком далеким, чтобы от него была какая-нибудь польза, они подошли к мельнице, которая все еще хорошо горела, а затем пошли к другому дому, а затем и к дому перед ним, дела их собственных рук освещали им путь назад.

Наконец они вернулись к первому дому, который подожгли той ночью. От него осталось не более кучи тлеющих углей, но их было достаточно, чтобы осветить берег реки, где их лодки так и остались валяться в грязи.

— Vita, vita, идите быстрее, поторопитесь, — подстегивал Леруа команду. Они прошли туда и обратно около шести миль, и пираты «Возмездия» еле тащились вперед, шаркая ногами. Весь пыл воодушевления из них вышел. Это была длинная ночь даже для мужчин, привыкших к физической работе, долгая ночь постоянного движения, криков, выпивки, разрушений и грабежей.

Но это еще не конец, по крайней мере, для Леруа. Оставалась самая важная задача — провести Малахия Барретта через врата ада.

Куча обломков, которая еще вчера была усадьбой плантации, светилась красным и оранжевым, а река подхватывала приглушенные цвета и отбрасывала их обратно. Любой свет, который мог исходить от звезд или луны, был в значительной степени поглощен дымкой дыма, нависшей над сельской местностью, горьким, едким дымом, пахнущим обугленной древесиной, обожженной краской и пеплом трех поколений богатств приливных земель.

Они, спотыкаясь, брели по длинному полю, гуськом пробираясь мимо пригорков с табаком, дошли до лодок и погрузили в них свои мешки. Затем они одну за другой столкнули лодки в реку, влезли в них и заняли свои места на веслах.

Леруа пришел последним и забрался в баркас, прежде чем его столкнули в воду. Ему не хотелось мочить ботинки. Капитану не подобало ходить по грязи, как свинья.

Небольшому экипажу на старом «Возмездии» удалось поднять дряхлый корабль вверх по реке и бросить якорь прямо под островом Хог. Новое «Возмездие» тоже стояла на якоре, оказавшись на свободе после того, как прилив снял ее с песка.

Леруа схватился за поручни на борту нового «Возмездии» и подтянулся на ее палубу. Там не было никого, кто мог бы его поприветствовать, во всяком случае, никого находящегося в сознании. Тут и там валялись тела, потерявшие сознание в теплом ночном воздухе, некоторые все еще сжимали выпитые бутылки.

— Угу, — проворчал Леруа. Пусть спят. Пусть все спят. Он один будет бодрствовать и бдеть. Он будет наблюдать, потому что знал, что Малахий Барретт снова придет к нему и он отправит своего старого квартирмейстера в это долгое странствие прямиком в ад. Они бы все пошли туда, если бы до этого дошло.

Джордж Уилкенсон был удивлен особенными качествами лошади, на которой он ехал, устойчивой скоростью плантаторов, которой она придерживалась, и не плохими манерами, которые она демонстрировала. Он был удивлен, потому что это была лошадь Марлоу, взятая прямо из его конюшни, старой конюшни Тинлинга.  Джордж думал, что Марло ничего не смыслит в лошадях. Но так обучить лошадь?

Возможно, это не он этим занимался. Возможно, это его негры обучили зверя, точно так же, как его негры вырастили тот прекрасный урожай табака, который он и его отец сожгли. Свободные негры, которые остались и работали у него по собственному желанию. Джордж покачал головой при одной мысли об этом. Марлоу был загадкой, и Джорджу было почти жаль, что у него никогда не будет возможности постичь его.

Он покинул «Плимутский приз» вскоре после встречи с Марлоу. Марлоу вообще то просил его остаться, предполагая, что для него будет безопаснее находиться на борту сторожевого корабля, но это уже было уже слишком. Прийти к Марлоу и умолять его о помощи, было единственным унижением, которое он мог вынести за один день.  Оставаться под его защитой было уже за гранью.

Вместо этого он оказал Марлоу услугу, предложив сопроводить Элизабет Тинлинг и Люси в дом Тинлингов в карете Марлоу, которая была доставлена для этой цели. Он был хорошо вооружен, об этом позаботился Марлоу, парой отличных пистолетов и мушкетом, и молча сидел на скамье напротив женщин.  Никто не говорил ни слова. Они старались не встречаться взглядами друг с другом. Это была не комфортная поездка.

Когда они, наконец, добрались до дома Марлоу, никого, не встретив на дороге, Джордж заговорил.

— Можно мне взять лошадь? Подойдет любая. Я только не знаю, когда смогу вернуть ее.

Элизабет уставилась на него, не пытаясь скрыть своей неприязни. — Эти лошади не мои, я ими распоряжаться не могу, но, думаю, при данных обстоятельствах капитан Марлоу не возражал бы.

— Спасибо. — Он повернулся, чтобы уйти, но внезапно остановился и обернулся. У него было желание пожать ей руку или даже обнять ее, почти непреодолимая потребность в каком-то человеческом контакте, прикосновении, объятии. Но он знал, какой отпор он получит, если попытается.

— Элизабет…  мне очень жаль. Я не могу больше ничего сказать.