я барахтаюсь и задыхаюсь, пока костяшки пальцев снова не ударяются о камень. Я начинаю кричать. Махать руками. Пытаюсь вскарабкаться на то, что осталось от скалы, чтобы они могли меня увидеть. Чтобы они знали: я не хочу этого. Я хочу вернуться. Я хочу вернуться домой.

В течение долгих и страшных секунд я думаю, что они не видят, что они не понимают. А потом, в течение еще более долгих и ужасных секунд – что они видят и им все равно. Но потом я замечаю Чарли, бегущего по песку. Слышу его голос, четкий и сильный, звучащий громче нарастающего шторма, громче разъяренного моря:

– Он хочет вернуться!

А потом огни перестают быть неподвижными.

Кенни и Чарли спускают ялик – большой, по меньшей мере шестиместный – в море недалеко от мыса. Но прибой слишком силен; даже с помощью двух других гребцов – кажется, Джимми и Брюса – они не могут продвинуться вперед, не могут одолеть роковую полосу.

Большинство фигур уже спустились с обрывов. Пляж озаряется ослепительными огнями, похожими на беспорядочно мечущихся светлячков. Но некоторые фигуры остаются неподвижными: одинокие точки на фоне неба, которые приковывают к себе мой взгляд, заставляют сосредоточиться, напоминают о моей матери.

Ветер становится все более свирепым. Он воет и рикошетит от скал и мысов. Волны колотят меня, разбиваясь о скалу бесконечными наскоками. Все больше людей помогают столкнуть ялик в море. Их так много, что я не могу их узнать, так много, что я перестаю видеть лодку вообще, но наконец она движется вперед, и я вижу, как на борт взбираются люди, судорожно пытаясь выгрести из прибоя. На мгновение кажется, что им это удастся – ялик поднимается на волну раз, другой, но затем ветер снова меняется, и следующая волна ударяет в левый борт, опрокидывая команду в море. Я слышу их крики, вижу, как они пытаются справиться с перевернутой лодкой, но море швыряет ее обратно на берег, увлекая вместе с ней и эти фигуры.

Гром гремит, возвещая о начале ледяного быстрого дождя, который колотит по моему черепу. Молнии трещат и вспыхивают, а море вздымается все выше. Настолько высоко, что в белом свете эти волны кажутся небом. Как будто в мире больше не осталось ничего. Соль жжет глаза и горло. Спазмы сотрясают меня, заставляя зубы стучать, сердце замирает, делая долгие паузы.

Вокруг ялика снова толпятся люди, толкают его обратно в волны. Но двое бегут к отвесным скалам, быстро поднимаются и устремляются на восток. В том, кто бежит впереди, я узнаю Джимми: он, должно быть, идет за своим катером, а может, за подвесным яликом, вытащенным на причал в Баг-Фасах. Я не знаю, кто следует за ним, но знаю только, что это не Чарли. Потому что он обещал мне, что не уйдет. Я вижу, как он снова забирается в ялик вместе с тремя другими, гребет и гребет против моря и прилива. И я задерживаю дыхание в груди, когда ветер и течение подталкивают их ближе, ближе.

Но недостаточно близко. Менее чем в пятидесяти ярдах от моей скалы ветер отбрасывает их на запад, в тень мыса, а море там волнуется все сильнее, грозя разбить их о скалы. И я издаю крик, высокий и протяжный, когда именно это и происходит: ветер хватает ялик и кружит раз, другой, прежде чем бросить на скалы. Я не слышу звука удара – из-за ветра, грома и хлещущего дождя, – но слышу крики и вопли на берегу. При очередной вспышке молнии я вижу, как лодка разлетается на куски, как оказавшиеся в море люди судорожно плывут обратно. Наконец их выплевывает на берег.

Когда все они встают, я выдыхаю воздух и пытаюсь сделать еще один. Смотрю на эти прыгающие огоньки, на эти обмякшие и потерпевшие поражение фигуры на берегу. Ялика больше нет. Даже если Джимми удастся провести катер вокруг Эйлан-Бик и всех этих мысов, это займет слишком много времени. Дождь переходит в ливень, а затем в град, твердый и неумолимый. Гигантские волны бьют и давят меня. Я стал таким тяжелым, что не могу удержаться на скале. Я не могу грести достаточно сильно, чтобы оставаться на плаву. Я проглотил слишком много моря; мой живот кажется твердым и переполненным, но все равно каким-то пустым. Мое изнеможение не похоже ни на что испытанное когда-либо прежде – свинцовое и безнадежное, как беззвездное черное небо.

И тут я оглядываюсь на пляж. Все фонари погасли, кроме одинокой золотой сферы, сияющей на фоне яростных волн. В горле поднимается всхлип, испуганный и беспомощный, как у ребенка. На какое-то ужасное мгновение я не вижу ничего, кроме этого одинокого огонька – мое зрение слишком размыто, а в сумерках слишком много теней, – а потом вижу. Я вижу их. Они входят в море, в бурный прибой. Длинная тонкая вереница людей, держащихся за руки. Чарли впереди, машет рукой, кричит мне, чтобы я продержался еще немного, пока они направляются к моей скале. Ко мне.

И тут я понимаю. Это то, чего я хотел. Не того, чтобы искупить вину за те ужасные вещи, которые я совершил. Не того, чтобы принять судьбу, которая всегда должна была быть моей. Не того, чтобы меня увидели, узнали или принесли в жертву. Я никогда ничего и никого не понимал – в первую очередь самого себя. Я смотрю, как эта людская вереница колеблется и растягивается, но так и не обрывается. Даже когда ветер воет, море ревет, а небо кричит, они продолжают тянуться ко мне. Они хотят спасти меня. Они знают меня. Они видят меня. И все равно хотят спасти меня.

Я думаю о Мэри. Столько обжигающего жара под прохладой и спокойствием – неспешного, уверенного и сильного… Я думаю о Кейлуме, его круглом маленьком личике и предвкушающей улыбке. Мой маленький мальчик, которого я люблю больше жизни, больше всех, кого я когда-либо знал. Никто из нас не получает того отца, которого заслуживает.

Вместо этого я стану просто еще одной душой, потерянной в море. Тем, кто так долго и упорно боролся, чтобы вернуться. Потому что призраки – это просто невысказанные истины. И груз моего страха больше не будет жерновом на моей шее, а станет якорем. Памятью о доме.

Конец – это еще не конец.

Я разжимаю руки, которыми судорожно цеплялся за скалу. Смотрю в беззвездное небо. И наконец-то позволяю морю забрать меня.

Глава 37

– «РЫБАК». – Я думаю о том