Шрифт:
Закладка:
– Ты не обязан этого делать.
Я вдыхаю и выдыхаю, тихо и медленно.
– Нет, обязан. Я не могу вернуться.
Чарли пытается сохранять тщательно выпестованную безучастность, но она не подходит к его лицу. Я понимаю, что мне не хватает той легкой улыбки, которую я так презирал, – теперь, когда я знаю, что больше ее не увижу.
– Тогда мы можем сделать это по-другому, Роберт. Не так.
– Нет. – Спокойствие внутри меня подобно кокону. – Это должно быть именно так.
Но я все еще колеблюсь. Не могу сделать эти последние несколько шагов. Смотрю на море, на белые волны вокруг моих ботинок.
– Я не боюсь боли, Чарли. Я не боюсь смерти. Я боюсь страха.
Чарли сглатывает.
– Все боятся страха.
– Они все придут? Они все будут там? – Мой голос слишком слаб. Слишком сильно колотится сердце.
– Все будет так, как ты хотел. Я дал тебе слово.
Я еще раз оглядываюсь на пляж и мыс.
– Прощай, Чарли.
И когда его маска безучастности наконец начинает трескаться, я быстро отворачиваюсь и начинаю идти в море.
Холод кажется почти обжигающим. Я делаю судорожные вдохи, быстро и тяжело шагая сквозь волны. Все болит – колено, ребра, челюсть, – но я абсолютно уверен, что не могу упасть, не должен упасть. Потому что мой кокон становится все менее прочным, его стенки прогибаются внутрь под тяжестью воды. Когда прибой усиливается, я пытаюсь плыть. За Западным Мысом, чуть ниже мыса Роэнесс и каменных развалин церкви, есть скала, к которой я и направляюсь. Я полон решимости сделать все правильно.
Это занимает много времени. Когда я наконец выныриваю из волн и добираюсь до скалы, наполовину погруженной в воду и скользкой от водорослей, мои руки висят мертвым грузом, а все ниже пояса онемело. Я наполовину втаскиваю себя на скалу, как жирный тюлень, тяжело и быстро дыша, выкашливая морскую воду. Оглядываюсь на пляж – на берегу стоит Чарли. Он смотрит в мою сторону, и я думаю, не поднимет ли он руку, чтобы помахать мне. Но Чарли не поднимает и не машет. Я смотрю на океан позади себя, такой невероятно огромный теперь, когда я нахожусь в нем. Относительное укрытие от ветра, которое дает мне Западный Мыс, радует, но его тень – нет. Я оглядываюсь назад, на Чарли и солнце, и стараюсь не жалеть о том, что я здесь, а не там.
Отдыхаю некоторое время, смотрю на небо, созерцаю странные полуосознанные образы черных башен и белых ярких огней, сигнальных маяков вдоль мыса и утеса. Когда волна смывает меня со скалы, я с криком просыпаюсь, и паника, которую я испытываю, пытаясь дотянуться до нее снова, наконец-то пробивает брешь в моем спокойствии и решимости. Течение изменилось, оно стало сильнее, резче. Солнце наполовину опустилось за атлантический горизонт, окрасив море в цвет крови, а на сером небе появились белые облака. Мне холодно. Зубы стучат, а кожу словно колют тысячи иголок. Я чувствую невероятную усталость; мне кажется, что я могу спать вечно. Однако все мои мысли о том, как легко и безболезненно можно снова погрузиться в сон, разбиваются вдребезги, когда я оглядываюсь на пляж и вижу только Чарли.
Но он обещал. Он обещал. И поэтому я должен ждать. Я должен продолжать держаться.
* * *
А потом наступают сумерки. Темнота. Но я наконец-то, наконец-то вижу фигуры на обрыве. Их силуэты резко выделяются на фоне угасающего серого неба позади. Все они стоят и смотрят, их фонари создают вокруг себя золотисто-желтые сферы света. Люди есть и на пляже – теперь это просто темная полоска земли между обрывом и морем.
Меня то и дело бросают вверх и вниз вздымающиеся волны. До прилива, должно быть, еще три-четыре часа, но ветер уже поднялся – ледяной, холодный, северо-западный. Я чувствую внезапный прилив бодрости, хотя едва могу заставить свои руки продолжать цепляться за скалу – мышцы скованы холодом, а мокрая одежда тянет меня вниз. Когда я смотрю на небо, облака уже сливаются в одну аморфную темную массу, такую низкую, что кажется, будто я могу дотянуться до них, если захочу. Я чувствую себя зажатым между ними – между тяжелым небом и сердитым морем, – а затем раздается раскат грома, настолько мощный и близкий, что я ощущаю его отголоски в своей груди. Страх, острый и горячий, захлестывает то, что осталось от моей решимости сделать все правильно.
Это было то, чего я хотел. Именно этого. Умереть, как умер мой отец. Как умирают рыбаки. На камнях в шторм, когда с берега смотрят на тебя и оплакивают тебя. Я хотел искупления. Прощения. Мира. Волна сильно бьется о скалу – теперь эта скала погружена в воду по меньшей мере на две трети, – поднимая брызги воды, которые щиплют мне глаза. Я кашляю, когда другая волна ударяет меня плечом и боком о скалу, расцарапывая острым краем щеку и ушибленный подбородок. Я кричу, когда обретаю возможность закричать, когда наконец перестаю задыхаться, – и тут тяжелый вал отбрасывает меня назад и кружит. Я судорожно цепляюсь за скалу, охваченный старым, парализующим страхом, что меня унесет в бездушное море и никто никогда меня больше не увидит.
Я чувствую привкус крови. И черные тени вокруг меня: сёвэттир, скрючившиеся в безжалостных волнах; бокан с сетями и ножами. Вечный безмерный ужас – что я буду утоплен этим океаном, его жестокостью, такой же холодной и мстительной, как у мальчика, обводящего силуэты рыбацких судов на запотевшем окне. Потому что я каким-то образом забыл: единственное, чего я боюсь больше, чем страха, – это умереть в одиночестве.
Молния разрывает небо и превращает море – хаос вокруг меня – в четкий рельеф. Белый застывший снимок ада. Волны вдруг становятся похожими на горы, а пространства между ними – на черные бездонные пропасти. Когда свет снова исчезает, я смотрю вверх на темное небо, вниз на темное море. И снова на эти золотисто-желтые сферы. Я был неправ. Здесь нет покоя.
Я отталкиваюсь от скалы и пытаюсь плыть к берегу, но тут же погружаюсь. Вода засасывает меня, как торфяное болото. Ужас отнимает последние силы и выталкивает меня на поверхность, где
