Шрифт:
Закладка:
Один за другим, прогремели два выстрела — стреляли наугад. Пули чиркнули по стенке, брызнули каменной крошкой. Потянуло дымом — кислым смрадом пороха.
— Эй, ты!
— У, дьявол! — кто-то чертыхнулся. Ещё две пули просвистели над головой Попова. Стреляли из ружей. — Я чуть глаз себе не выбил.
— Да здесь крюк, смотри…
Попов понял, что кто-то из преследователей ударился о тот же самый крюк, который и ему едва не рассёк лоб.
— Здесь дверь, — донёсся до него сдавленный шёпот.
— Осторожно...
— Заряди ружьё.
— Сейчас.
— Давай, толкай.
Попов услышал скрип и несколько спаренных выстрелов.
— Бежим!
Послышался звук падающих тел — и тишина. Секунда, две… Удушливо запахло гарью.
Попов сообразил, что лучшего момента выбраться из западни уже не будет, и, зажав в руке взведённый револьвер, начал осторожно подниматься по ступеням… Далеко впереди он заметил тонкий лучик света, в котором медленно расслаивался и стелился пороховой дым.
Как он и предположил, оба его преследователя — два молодых жандарма, были убиты. Стволы их ружей ещё не остыли. Не было сомнения, что их сразили наповал в один момент. Но кто?
Морщась от едкого дыма, он провёл рукой по стене, из которой узенькой полоской пробивался свет, приник к стене и ухватился за крюк — было ясно, что он служит рычагом потайной двери, из-за которой только что стреляли.
Попов понимал, что лучше не испытывать судьбу, а быстро возвращаться в лавку и уходить, уходить, уходить, как можно дальше от убитых полицейских, иначе он рискует жизнью, рискует навредить русской духовной миссии, а главное, он навредит Игнатьеву, посольству: поднимется такой скандал, что к чёрту полетят все планы и договорённости! Но, с другой стороны, успокаивал он сам себя, те неизвестные, что стреляли в полицейских, не такие олухи, чтобы сидеть и ждать, когда их арестуют! Сто к одному, что их там нет.
Попова так и подмывало надавить на крюк, и он не выдержал — нажал, припал к стене... Дверь подалась, открылась и — ни выстрела, ни шороха, ни звука.
Выждав несколько секунд, Попов протиснулся сквозь каменную арку и оказался в слабо освещённом подземелье. Свет проникал через узкий проём в потолке, в который уходила винтовая лестница. В подземелье ощущался стойкий запах пороховой селитры, табачного дыма и какого-то дурмана. Похоже, здесь курили опиум.
На земляном полу он нашёл две курительные трубки, дюжину пустых посудин из-под местной бурачной сивухи, загаженный тюфяк и лёгкую женскую туфлю.
Попов повертел её в руках и решил взять с собой: показать брату My Лань, возможно, он её узнает. Туфелька была не из дорогих; но и не сказать, что из дешёвых. Для прислуги туфелька была слишком изящна, а для госпожи скромна. Но главное, что насторожило Попова, заключалось в том, что туфелька была летней, а на дворе уже стояла осень — шумела дождём.
Он задвинул за собой холодный камень, висевший на хорошо смазанных петлях — кто-то за этим усердно следил! — и начал выбираться из притона. Он с удовольствием вернулся бы назад, вышел на улицу через овощную лавку, но... интуиция ему подсказывала, что там уже засада, мышеловка.
Вереница ступеней, уходящих крутой спиралью вверх, то же вряд ли вела в рай, но иного пути не было. Прежде, чем поставить ногу на следующую опору, Попов замирал, прислушивался, держа револьвер наготове, затем проверял ногой прочность следующей ступени и осторожно переносил на неё тяжесть тела. Если он что и слышал, так это давящую тишину, нарушаемую его крадущимися шагами.
Трудность подъёма отягощалась страхом очутиться в новой западне, тем более, что на голову любой момент могли полететь камни или что-нибудь, не менее опасное, да и ступени шатались, грозили обрушиться.
Одолев последнюю ступень и убедившись, что на его жизнь никто не покушается, он спустил курок и спрятал револьвер. Стоял он в тесной комнатушке, доверху заваленной каменным углём и дровами, сложенными так, чтобы при первом же толчке они плотно завалили отверстие, через которое выбрался Попов. Дверь на улицу была раскрыта настежь. Стоп! Послышались шаги и чей-то надсадный кашель. "Выхожу", — решил Попов и бросился в дверной проём. Бросился так, словно за ним бежали все пекинские жандармы.
— Полиция! — крикнул он тому, кто отшатнулся от двери, и маханул через забор. Такая резвая предупредительность понравится любому, и незнакомец ринулся в ближайший переулок.
Разминулись.
Одолев препятствие и приземлившись, Попов поскользнулся на какой-то чертовщине и позорно ляпнулся на спину — со всего маху. Вымазался в глине.
— Тьфу ты, дьявол! — выругался он и краем глаза заметил бегущего к нему китайца — час от часу не легче.
Попов высоко поднял руки и миролюбиво попросил прощения за то, что вынужденно вторгся на чужую территорию.
— За мной гнались бандиты, — объяснил он подбежавшему китайцу, державшему в руке железный крюк. — Я сам приезжий. Из Цайцуня.
Перед ним стоял крепыш со злобными глазами.
— Бабушке своей расскажешь, — потянулся он рукой к Попову и попытался закрючить его. — Подлый вор!
Попов уклонился, отшатнулся, медленно пошёл по кругу.
— Я не лгу.
— А кто стрелял? — железный крюк мелькнул перед лицом.
— Бандиты, — учтиво ответил Попов. — Они отстреливались от жандармов, а я случайно проходил…
Злобная ухмылка исказила рот китайца.
— Не юли!
Его бесило то, что он никак не мог схватить Попова, припереть его к стене. Долго они говорили друг другу любезности, испытывая обоюдное красноречие, а заодно и терпение. Кто терпеливее, тот и достойнее. Терпеливому честь и хвала.
— Поверьте, досточтимый, я честный человек.
— Охотно верю, но сначала отведу в участок.
Сказка про белого бычка, но ничего не изменишь — таков этикет.
— Вы прекрасно выглядите, как вам это удаётся?
— По утрам я умываюсь желчью своих врагов, — скалил зубы китаец и поглядывал через плечо: не спешит ли подмога? Правда, «караул» он не кричал.
— У вас большие уши — это признак благородства, — со льстивой угодливостью поднырнул под его руку Попов и ушёл от захвата. — Я думаю, вас родила богиня милосердия.
— А я, — китаец подпрыгнул и ударил ногой с разворота.
Попов отбил атаку, ушёл вниз и, развернувшись, заехал ему локтем в челюсть. — Извините. — Лязгнули зубы. Противник
