Шрифт:
Закладка:
Тюремное начальство и дежурные охранники хорошо знали в лицо министра налогов, чьё имя они всегда произносили шёпотом, и как только он появился в проёме дверей, почтительно согнулись вдвое, выстроившись в коридоре.
— Рады приветствовать вас, достопочтенный и мудрый.
Су Шунь тоже поклонился. Он уважал тюремщиков за их нелёгкий труд.
Поклонился и отогнал от себя муху.
— Развели заразу.
У начальника тюрьмы побагровели уши:
— Виноват.
— Дурень, — проворчал Су Шунь, — какие новости?
— Один француз сошёл с ума, один разбил себе башку о стену — очень буйный.
— Кто он? — направляясь в камеру пыток, где пленённых обучали церемониалу "коу-тоу", поинтересовался чиновник с ляпис-лазурным шариком на головном уборе.
— Секретарь французского посольства Бастар, — с лакейской угодливостью пояснил начальник тюрьмы и его уши снова покраснели: он знал, что обладатель ляпис-лазурного шарика является помощником принца И Цина, а принц И Цин является правой рукой богдыхана...
— Отчего же вы решили, что он сошёл с ума? — вкрадчиво спросил чиновник, заглядывая в зарешеченные клетки с особо опасными преступниками. — Он позволил себе дерзость? дурно отозвался о китайцах? или, может, посылал проклятья Сыну Неба? да пребудет ясноликий в полном здравии!
Начальник тюрьмы едва поспевал за ним.
— Действительно, — спросил Су Шунь, — что с ним случилось?
— Он, видите ли, — замялся начальник тюрьмы, — как бы это сказать…
— Короче, — ускорил шаг Су Шунь. — Я очень занят.
— Он сожрал крысу, — выпалил начальник тюрьмы и его жёлтое лицо стало коричневым: ему показалось, что чиновника с ляпис-лазурным шариком сию секунду вытошнит.
— Дохлую? — как ни в чём не бывало, переспросил Су Шунь и презрительно глянул на помощника принца, которому и впрямь сделалось дурно. — Дышите ртом, да глубже, глубже.
Чиновник выхватил платок и зажал рот.
— Какая мерзость!
— Живую, — бодро пояснил начальник тюрьмы, видя, что Су Шуню хочется подробностей. — С шерстью и внутренностями.
Чиновник икнул и отвернулся к стене.
Су Шунь рассмеялся.
— Вот они, варвары! это их сущность.
Поджидая, пока помощник принца приведёт себя в порядок, он подумал, что события не случаются — рождаются. Рождает их история. Понятно: случаются и выкидыши.
— Содержимое желудка не выбрасывать, — распорядился начальник тюрьмы. — Скормите вон тому поэту. — Он указал рукой на измождённого китайца лет двадцати пяти, у которого распухла верхняя губа, и кровоточило ухо. Места в клетке ему не нашлось, и он сидел на полу, прикованный цепью к железному кольцу в стене. Похоже, его руки были сломаны в локтях.
— А он что натворил? — спросил Су Шунь.
Начальник тюрьмы полез в карман и вынул крохотный листочек со стихами.
— Не могу произнести вслух.
Су Шунь нахмурился.
— Читайте.
Начальник тюрьмы облизнул губы.
— Повинуюсь.
Он повернулся к свету и прочёл:
Богдыхан не знает смерти,
Потому что мёртвый он,
А Цы Си им крутит-вертит,
Не дождётся похорон.
Чиновник с ляпис-лазурным шариком в ужасе закрыл глаза. Примял уши руками. Слышать богохульство он не мог.
Су Шунь выхватил листок со стихами из посиневших пальцев начальника тюрьмы, изорвал на мелкие клочки и отряхнул руки над головой полуживого поэта — обрывки бумаги облепили его влажные от крови скулы.
— Умертвить.
— Обезглавить? — поинтересовался начальник тюрьмы, привыкший точно исполнять приказы.
— Обезглавить, — эхом отозвался Су Шунь. — Но сперва, — он пожевал губами, — пробудите его ото сна.
"Пробудить ото сна" на тюремном жаргоне означало долго и мучительно казнить: каждый день, а вернее, каждую ночь — между второй и третьей стражей — в одно и то же время вбивать в голову жертвы один гвоздь. В меру короткий, в меру длинный. Тюремщики знают, какой. Непревзойдённые мастера своего тяжкого дела, угрюмые палачи тюрьмы Нань-со, самой мрачной и страшной из всех, когда-либо существовавших в Китае, имели несказанно ценный опыт по части издевательств над людьми. В чём, в чём, а в деле утончённых истязаний, равных им не было. И лучшим доказательством этому служили благозвучные названия придуманных ими пыток, больше подходящие для поэтических антологий или любовных романов. Посудите сами. "Зимняя роса"… довольно необычно, правда? Завораживает, интригует, будит мысли. Не отвратить, не укротить. "Плакучая ива"... чистой воды романтизм: речка, луна, соловьи. Молчание вдвоём. Печаль покоя. На деле же оказывалось, что "Зимняя роса" ничто иное, как мучительная казнь: истязаемого на морозе поливали водой, зажимали голого прозрачными глыбами льда, чтобы он не мог упасть, присесть на корточки и, уловив момент, когда несчастный — весь! — покроется «гусиной кожей», начинали экзекуцию. После того, как тело покрывалось тонкой коркой льда, казнимого отогревали, спрашивали: не замёрз ли? Если тот способен был ответить, высушивали его полотенцами, ещё тесней сдвигали глыбы и снова лили воду. День выбирали солнечный, морозный, когда иней на ветвях шире ладони, а дым из печных труб стоит столбом. В какой-то момент человек превращался в статую, покрытую сверкающей изморозью. Ледяные глыбы раздвигали и рукоплескали: изваяние стояло, как живое! Бывали и огрехи — вместо изморози образовывался лёд. Тогда палачи запивали: теряли в себя веру. "Зимняя роса" — шедевр тюремного искусства, а "ледяной колокол" — отрыжка ремесла. Позор. Несчастье. Опускались руки. Можно пренебречь людской молвой, но нельзя пренебречь совестью. Удовлетворение — колыбель покоя. А покой — дороже счастья.
Трудно сказать отчего, но Су Шуню больше нравилась иная казнь: приговорённого к смерти раздевали догола, подвешивали вниз головой, насекали кожу острой бритвой и, когда в надрезах появлялась кровь, подставляли большой таз с водой.
— Плик-плим, — падали редкие капли. — Плик-плим… Лицо подвешенного, из бурачно-красного постепенно превращалось в мертвенно-бледное. Казнь была хороша тем, что не требовала особых условий, давала время подумать о жизни, о таинстве смерти и всегда заканчивалась благополучно: продолжительной агонией.
— Где французы? — спросил Су Шунь, не поворачивая головы, и начальник тюрьмы повёл его вниз по лестнице.
— В подвале.
…Попов прислушался: он явно слышал голоса,
