Шрифт:
Закладка:
В это время Попов заметил за собой слежку. Он попросил носильщиков опустить паланкин на землю, выбрался из него, бросил на сиденье несколько мелких монет, и, приказав ждать, заглянул в овощную лавку с милым названием «Тётя Тыква».
Войдя внутрь, он огляделся и, дождавшись, когда торговец начал выбирать из широкой плетёной корзины спелые дыни для привередливой стряпухи, обозлённой тем, что "в прошлый раз" он ей подсунул вместо дыни жёлтый кабачок, нырнул в стенной пролом, прикрытый войлочной кошмой. Пройдя в кромешной темноте метра четыре, он нащупал рукой угол, завернул за него и втиснулся в узкую щель между домами, из которой тянуло плесенью, гнилью и кошками. Глаза понемногу привыкли и он стал различать известковые плиты, мешавшие двигаться. Ударившись головой о торчавший из стены железный крюк, он чертыхнулся и присел: ему показалось, что его преследуют — сзади слышался какой-то шорох. Нет. Всё тихо. По-видимому, крысы. Он достал платок и прижал его к ссадине на лбу. «Так и без глаза можно остаться», — опасливо ощупал он рукой сырые стены, сделал шаг и едва удержался на ногах: крутая лесенка вела куда-то вниз. Он быстро пересчитал ногами все её ступени и оказался в мрачном подземелье. В тупике.
Глава ХXI
— Эй, — зажатое стенами эхо донесло до его слуха чей-то окрик, и он припал к стене. — Мы знаем, что ты здесь! — Голос был грубый, выговор пекинский. — Сдавайся, индили!
Попов облегчённо вздохнул. Если его назвали "индили", признали за англичанина, значит, никого из русского подворья не потащат на допрос, пытать не станут.
— Ты шпион, шпион!
— Ты нехороший!
Судя по голосам, преследователей было двое. Но, возможно, это и тактический приём: кто-то третий стоит и молчит — делает вид, что его нет. Китайцы это любят. Игра теней их увлекает с детства. И театры у них многоярусные: на одном этаже говорят, на другом поют, на третьем — музицируют, а действие на всех трёх уровнях идёт одновременно. Вспомнив о китайском театре, Попов подумал, что если лесенка, по которой он попал в эту ловушку, вела вниз, то, может быть, какая-то другая ведёт вверх?
— Не жди, пока подохнешь!
— Выходи!
Сунуться в щель они боялись. По всей видимости, ждали подкрепления.
— Мы ваших уже многих умертвили.
— Порубили на кусочки, индили!
Попов не отвечал. Тихонько обшаривал стены.
— Сдавайся!
Послышался шум падающих камней. Китайцы проверяли длину лаза.
«Ага, — потрогал вздувшуюся на лбу шишку Попов. — Сейчас, разбежался».
Минут десять он слушал отборную брань, угрозы и приказы «выходить, просить прощения у богдыхана». Слушал и потихоньку, на ощупь исследовал стены и пол — искал потайной выход. Руки натыкались на битое стекло, куски черепицы, старую обувь и гнилостную прель. Он вытер пальцы носовым платком, скомкал его, спрятал в карман — не стоит оставлять следов, и безнадёжно подумал, что влип: выхода не было.
Попов присел на корточки.
Чёрт его дёрнул нырнуть в этот лаз! будь он неладен. О тайном ходе он узнал, примерно, год назад. Зашёл в лавку за арбузом, ещё и к продавцу не подошёл, едва переступил порог, как мимо него — под висевшую на стене войлочную кошму юркнул оборвыш лет восьми: нырнул в темень пролома и скрылся. Когда подбежал полицейский, гнавшийся за пацаном, Попов с готовностью сообщил, что такой-сякой мальчишка лет восьми... да, в тёмной куртке, да, синяк под глазом, нет, не в тот, вот в этот переулок улизнул, правее, да, напротив… Полицейский резво рванул с места, но... негодник, как сквозь землю провалился. Попов обернулся, желая предупредить продавца, что никому не скажет об увиденном, но продавец сам приложил палец к губам и сделал вид, что озадачился расчётом...
Где нет любви, там рабство, бунт. Народ не любит полицейских.
... Вдалеке послышались шаги.
Почувствовав опасность, Попов глубже надвинул на глаза шапку, сунул руку в карман и, захватив рукоять револьвера, большим пальцем оттянул курок — боек застыл на взводе.
В эту минуту во двор тюрьмы Нань-со вошёл Су Шунь. Его сопровождал чиновник с ляпис-лазурным шариком на головном уборе, а в отдалении двигался отряд телохранителей: ровно двенадцать человек. Все они были обвешаны оружием.
На серой кирпичной стене тюрьмы был наклеен Высочайший манифест богдыхана от седьмого сентября 1860 года о предательском нападении англичан и французов на Китай. Манифест призывал оказать им повсеместное сопротивление. Цитировалась гневная тирада Сына Неба: «Если нам и дальше терпеть такое, то, как мы ответим Поднебесной?» За словом «Поднебесной» следовали два жирных вопросительных и три восклицательных знака. Чуть ниже белела листовка:
ВСЕ НА БОРЬБУ С ИНТЕРВЕНТАМИ!
Покоробленная дождём и ветром, жалкая на вид, она, тем не менее, понравилась Су Шуню. Впечатляет. Есть в ней правда жизни, правда военного времени. К тому же, листовка недвусмысленно обещала: «… любой чиновник, офицер, солдат или простолюдин, обезглавивший чёрного варвара, получит в награду пятьдесят лянов серебра, а тот, кто обезглавит белого, получит сто лянов».
Су Шунь знал все приказы богдыхана наизусть, поскольку сам же их и сочинял, но встречать их на улицах города, в присутственных местах, вчитываться в них на странице "Столичного вестника" доставляло ему ни с чем несравнимое удовольствие. Он оставлял след на земле.
Прочитав листовку, Су Шунь усмехнулся. Он знал, что, объявив седьмого сентября "решительную борьбу" с иноземными захватчиками, маньчжурская династия уже через два дня после поражения правительственной армии под Чанцзяванем и у моста Бали-цяо, полностью отказалась от этого намерения и вновь заговорила и необходимости переговоров. Су Шунь сам не допустил образования в Чжилийской провинции народного ополчения: где народ, там стихия протеста. Вооружившись против интервентов, простолюдины могли сами захватить Пекин, а это страшно. Обнищавшее и обездоленное население выместило бы свою злобу на правительстве. Оно припомнило бы ему, что из-за трусости и головотяпства чиновников, из-за нерешительных, открыто предательских действий, целые улицы Бэйцана снесены — на их месте сооружены пристани и доки для английских и французских канонерок, город Хэсиву превращён в груду развалин, а Чанцзявань разграблен и сожжён. Из цинской армии бегут. Дезертиров ловят, предают суду, расстреливают на месте, но паникёров меньше не становится. Арест англичанина Париса, игравшего важную роли в наступательной политике европейцев, должен был вызвать
