Шрифт:
Закладка:
— Однажды я уже недооценил Моргота, — напряжённо ответил Маэдрос, с силой сдавив правое предплечье, дёрнув рукой. — Я смотрю на Тангородрим и вижу, что ничего не происходит. Я подхожу к этой проклятой скале, через силу подхожу! И чувствую от неё то же тепло, что и тогда. Ничего не меняется, а так не должно быть! Если бы от наших действий страдали жители Дор-Даэделот, кто-то из них бы уже вылез и попросил у нас приют. Кто-нибудь напал бы от отчаяния…
— Ящер?
— Он не выглядел отчаявшимся, — улыбнулся Феаноринг.
— Зато голодным был однозначно! Может, он нажрался на пару-тройку сотен лет и заснул где-нибудь, а как проголодается, снова вылезет?
— Я не знаю, — Маэдрос снова застыл, смотря на север. — Я постоянно говорю своим воинам, что победу одержать трудно, но возможно, для этого не нужно бросаться в бой на неприступные скалы, и армии приходится верить, но чем дальше, тем сложнее произнести перед войском даже одно слово, не то что длинную речь! Все ведь понимают, что, сидя на Ард-Гален, мы можем дождаться новой атаки, к которой окажемся не готовы, несмотря ни на что!
— Тебе надо отвлечься, командир, — покачал головой Азагхал. — Как бы банально и невозможно это ни звучало. У вас в Химринге давно не было больших праздников?
— Знаешь, друг-гном, — печально усмехнулся эльфийский лорд, — я всегда был страшным занудой, а теперь и подавно. Знаю, что не прав: сам себя приковываю к Трёхглавой Горе, хотя должен бороться за свою свободу, но из-за слабости духа остаюсь в рабстве…
— Э-нет, Кхулум, это не так, — погрозил пальцем Эзбад. — Это ведь как в легенде о короле-воине, который запечатал своим телом врата вражеской крепости, и пока легендарный герой держит двери запертыми, войны не будет. Это не рабство, мой друг. Это подвиг.
Маэдрос закрыл глаза, Азагхалу показалось, что эльф побледнел, а веки стали темнее. Может, помощь нужна?
— Спасибо, — выдавил из себя Феаноринг и снова посмотрел на север. — Нам нечего праздновать.
— Хорошо, — согласился гном, — тебе ничего не нужно, не хочется, ты занят войной. Но твоя женщина? Я сам не женат, однако помню отношение отца к матери и вижу, как брат заботится о супружнице. У вас полно поводов для тревог, особенно восточные дела, как я понимаю, но, в отличие от тебя, Туивьель никак не может повлиять на ситуацию, понимаешь? Она может страдать, не показывая этого, честно исполняя свой долг перед мужем и городом, а ты обязан её поддержать. Говоришь, вам нечего праздновать. Но как насчёт победы в Славной Битве? Да-да, я про ту самую Дагор Аглареб из летописей ваших соседей. Устрой пышное торжество, пусть радость заиграет на лицах. Сначала пусть всё будет как обычно — тихо и мрачно, а после — повеселитесь. Да, кто-то погиб, но ведь не напрасно и не глупо! Пусть те, кто выжили, радуются победе и надеются на светлое будущее без Моргота!
Химрингский лорд покачал головой и, побледнев ещё более пугающе, согласился.
***
Ворота, сдерживавшие искусственно усиленные вокруг крепостной стены ветра, наглухо закрыли, и на улицах Химринга снег падал неторопливо, осторожно, словно опасаясь смертоносных ловушек. Расставленные в окнах, бойницах и вдоль фасадов зданий свечи уже догорели, и большинство лампадок унесли в кладовки до следующего года. Город оживал, на площади вернулись торговцы-наугрим, и к ним быстро присоединились менестрели и все те, кто поддержали идею устроить весёлый праздник в память о победе в Дагор Аглареб.
Эльфы в основном оделись в цвета Первого Дома Нолдор или в зелёные оссириандские накидки с мехом, поэтому немногочисленные воины верховного нолдорана резко выделялись из толпы синими плащами. Именно для них во всеуслышание объявлялось, что памятный день должен быть свободным от политики и войны, поэтому петь нужно о любви, семье, мечтах или стремлениях, не упоминая ни Моргота, ни королей.
Варнондо посмотрел из окна библиотеки на собиравшуюся толпу. Решив для себя, что выходить на улицу смысла нет, поскольку верному подданному Нолофинвэ никто рад не будет, воин взглянул на окружённых охраной жену и сына, которые гуляли вдоль торговых рядов. Мистель не захотела остаться с мужем, заявив, что будет правильнее вести себя, как часть народа Химринга, тем более, что сама эльфийка из-за альквалондского происхождения — враг для всех Нолдор в равной степени, значит, вне их политической игры. Юный сын Варнондо, очень похожий на маму, весело выбирал глиняные дудочки причудливых форм, больше похожие на игрушки, нежели на музыкальные инструменты.
Отойдя от окна и сев за бумаги, воин верховного нолдорана подумал, что в последнее время стал подходить к своим обязанностям не столь усердно, как раньше, и это очень плохо. Недопустимо! Вот и сейчас нужно не сидеть здесь, для вида перекладывая документы, а пойти в соседнее крыло крепости и настоять на своём присутствии на совете. Это ведь описано в договоре обмена посланниками?
Варнондо хотел уверить себя, что с его стороны нежелание навязываться — не слабость, не нарушение приказа или что-то ещё непозволительное, а тот самый шаг назад, означающий два шага вперёд.
Кроме того, в голове крутились слова гордецов-наугрим, смотревших на «пособника королька» свысока, несмотря на разницу в росте, игравшую против гномов:
«Кхазад — гордый и мудрый народ! Мы не дружим с кем попало!»
Да, упрёк был в адрес верховного нолдорана, которому не простили отказ в сотрудничестве при строительстве Барад Эйтель.
«Сотрудничестве, которое было сплошь надувательством и желанием нажиться за чужой счёт! — вспоминал и злился Варнондо. — Владыка Нолофинвэ не позволил себя обмануть, и тут же стал «кем попало»! Прекрасный расклад!»
Решив, что всё же сделает то, что должен, воин верховного нолдорана нехотя встал от стола и медленнее обычного направился на совет.
А на площади Мистель уже вовсю подпевала какой-то черноволосой эльфийке, собравшей вокруг себя хоровод из двух народов:
— Мне говорят — он маленького
