А насчет невозможности, недопустимости встречи в художественном произведении Пушкина с Достоевским можно ответить примером из того же романа А. Толстого. Встретились же в нем мальчишки Петр Первый и Алексашка Меншиков. И красочное описание этой скорее всего никогда не имевшей место в действительности встречи настолько хорошо, что исключение этого эпизода из романа по каким-либо «недопустимым» соображениям было бы для него существенной потерей. Так что до тех пор, пока мы остаемся в допустимых (иногда даже с натяжкой!) временны´х рамках, для художественного произведения нельзя по каким-либо формальным соображениям «запретить» реальное изображение возможного события. Со «вседозволенностью» это не имеет ничего общего.

И наконец, о мудром завете Льва Толстого: «Художество требует еще гораздо больше точности… чем наука». Можно поверить Зильберштейну, что Симонов помнил этот завет. Но несомненно и то, сколько много писателей сейчас забыли его или и не знали никогда. Сколько есть еще произведений, в которых не только научной точности, простого жизненного правдоподобия не хватает и при чтении которых «раздирает рот зевота шире Мексиканского залива»[596]. И здесь повесть Эйдельмана отличается в лучшую сторону, находится, безусловно, на должной высоте.

Я не критик и не писатель. Я обыкновенный читатель. По случаю, повесть написана в рамках моей – я понимаю, относительной – компетентности. И мне было приятно прочитать ее и понять, как она хороша. И я уверен, что повесть эта найдет своего многочисленного и благодарного читателя.

Ю. Артамонов, учитель

P. S. Я, кроме всего сказанного, полагаю, что найденная Эйдельманом форма исторического повествования с нарушением «суровых законов жанра» еще найдет и своих последователей. И может стать даже модной, что уже опасно. Ведь для того чтобы воспользоваться этой формой, нужно не только прекрасное знание материала, но и глубокое чувство историзма, умение органично войти в систему многочисленных и разнообразных связей между живыми людьми давно отшумевшей эпохи, стать ее полноправным обитателем без права на чужеродную ошибку. Другими словами, писатель становится Штирлицем иного времени. Эйдельману это удалось. А последователям в данном случае лишь можно пожелать словами древнеримского поэта Вергилия: «Feci, quod potui, feciant <!> meliora potentes (сделал, что мог, пусть сделают лучше, кто может)».

Юрий Петрович Артамонов (1926 – после 1985) родился в селе Новодевичье Куйбышевской области, в 1943‐м призван в ряды РККА, участник войны, демобилизовался в 1946‐м в звании старшего лейтенанта; педагог, с 1970-го – директор школы № 2 Нижневартовска. Процитируем воспоминания нижневартовского педагога Е. П. Максимовой: «…У школы появился и новый руководитель – Юрий Петрович Артамонов. Новый директор оказался неординарным человеком – настоящий интеллектуал, наделенный многими талантами, деликатный и справедливый, он был при всем этом необыкновенно скромен. Юрий Петрович, фронтовик, прошедший войну, видевший немало человеческих бед, лишений, жизненных потерь, умел сдерживать эмоции и направлять деятельность сотрудников в нужное русло. Многих руководителей мне пришлось увидеть за сорок с лишним лет трудового стажа, но таких грамотных, эрудированных, уважительных к людям, как Юрий Петрович Артамонов, встречать не приходилось. Он декламировал стихи, исполнял на фортепиано произведения великих композиторов, играл на аккордеоне. Такого директора, человека просто нельзя не уважать». (На культурном островке Нижневартовска [Электронный ресурс] // Новости Югры. 7 ноября 2016. URL: https://ugra-news.ru/article/date/21017/.)

18. Коллективное письмо, подготовленное М. Е. Аршанским (Ленинград), И. С. Зильберштейну, 19 января 1984

Открытое письмо

И. С. Зильберштейну

Копия: Главному редактору «Литературной газеты» А. Б. Чаковскому

Копия: В редколлегию журнала «Литературное обозрение»

Копия: В редколлегию журнала «Новый мир»

Копия: В редколлегию журнала «Вопросы литературы»

Ваша статья «Подмена сути!», опубликованная ЛГ 11/I–84 г., вызвала у нас серьезное недоумение.

Зная Вас как одного из инициаторов и редакторов замечательного издания «Литературное наследство», отличающегося строгой документальностью и научной объективностью, мы вправе были надеяться, что и статья, подписанная Вами, будет также обладать этими высокими достоинствами.

К великому сожалению, как содержание, так и, особенно, тон Вашей статьи не оправдали наших надежд.

Повесть Н. Эйдельмана «Большой Жанно» относится к разряду художественно-исторической прозы, что однозначно определено основным приемом автора – формой вымышленного дневника, неоднократно использованной в отечественной и зарубежной литературе.

По замыслу автора повесть не ограничена фактами биографии Пущина. Мы понимаем эту книгу как повествование о «становлении личности в эпохе», что по точному определению А. Н. Толстого является основным в исторической художественной прозе.

С этих позиций, как нам представляется, и надо бы рассматривать достоинства и недостатки повести. Вы же пытаетесь применить к этой книге критерии, пригодные для оценки научного исследования.

История и художество, вопреки Вашему утверждению, разделены не «по мнению Эйдельмана», а непреложно, самим ходом, самой логикой развития и обогащения исторической науки и художественной литературы.

Н. Эйдельман в своей статье «Подмена жанра» (ЛГ, 11/I–84) справедливо замечает, что «оба метода освоения прошлого друг на друга, конечно, воздействовали…».

Вас «особенно огорчает» включение Н. Эйдельманом в повесть некоторых глав, которые Вы называете «чужеродными пассажами», утверждая, что рассказы о доносчике Ростовцеве и о декабристе Н. Бестужеве не имеют «ни малейшего отношения к реальной биографии Пущина».

Донос Ростовцева, оказавший немалое влияние на судьбу всех декабристов, имеет прямое отношение к их биографии, а награда предателю – характерная черта эпохи Николая I. Николай Бестужев – близкий друг Ивана Пущина, и нет ничего невероятного (для художественного произведения) в том, что он мог доверить Пущину тайну своего сердца. Кроме того, в повести говорится не только о Н. Бестужеве. Здесь и судьбы Лихарева, Иосифа Поджио, Михаила Кюхельбекера – молодых людей, лишенных женской любви и ласки, насильственно отторгнутых от своих жен, невест, подруг. Рассказ о Н. Бестужеве не ограничен историей потаенной любви. Читатель узнаёт с необычайной и разносторонней одаренности этого человека, о его доброте, мужестве, об истории его гибели.

Все это тоже черты эпохи, и приходится напоминать старую и хорошо известную истину о том, что биография эпохи неотделима от биографии людей, живших, действовавших и страдавших в эту эпоху. Вот почему повесть «Большой Жанно», в отличие от чисто исторического труда, так сильно привлекает к себе сердца читателей «…бóльшим, более близким и кровным пониманием людей и событий, бóльшим волнением о них» (Ю. Тынянов).

Подавляющее большинство источников, которые Вы использовали при написании главы «Л. И. Степовая и ее роль в жизни Николая Бестужева», давным-давно опубликованы в дореволюционной России и в СССР и, следовательно, легко доступны любому, кто проявит интерес к этим материалам. Однако, назвав лестным для