до «Путей». Да, ты Дари узнала, поняла. Ведь ты — она, и она — ты, Оля, Ольга, ми-лая, вечная моя! Как она обогатилась, осложнилась, ополнокровилась, как расцвела — во мне. Теперь я знаю, что и как писать, — все знаю. Ты получила письмо, где я нашел, что ты — «от Церкви». Ну, так знай. Теперь я больше знаю. Тебя-Дари — знаю и другую, не святую — небесную, а чу-дную, земную, во плоти, такую страстную, да, от земли, от тлена, от страстей… и ты, вторая, — будешь сгорать, в борьбе с — небесной. Вот теперь я вижу, что II ч. романа — самая жгучая, самая страстная — и — я задыхаюсь от картин! — самая решающая всю задачу «Путей». И она крепко спаяна с I-ой — и перельется светом в III-ю — восхождение на Крест — и — к Свету. Ты, ты во мне творилась и — творила. Я не сознавал. И вот — _в_с_е_ вижу. Да, Олечек, гулька, голубка, жизнь сердца моего, Светлая, святая, — да! — и согрешающая, и освещаемая… что я вижу! Сегодня глаз не сомкнул (бром приму, надо). О, какой пожар осенний видел, парк кленов — червонных, янтарных, розовые сети по вершинам… и — осенний вихрь — все сорвал, все черно… — дам!! Дари все видит, — и — ско-лько же! Олёлик, надо кончить. Но я и пятой части не сказал тебе. На все отвечу, все исчерпаю. По порядку последних 5–6 писем. Много писал — не отсылал. Не то, не мог, страшился удручить. Нет, я берегу тебя, я чуток, Оля… Ты такая мне драгоценность..! Пылинку на ресничку не опущу, все твои слезки оставлю в глазках — оберегу, сколько есть силы в сердце.

Целую, всю, крещу, молюсь о тебе, за тебя, — тебе. Твой Ив. Шмелев

Как счастлив твоей лаской! Не сказать.

Марина не видела меня. Оказия еще не заходила к ней.

Без тебя их [ «Путей»] не будет. Но тебя люблю больше, чем «Пути». Олёк мой, слушай, я повторю: ты, ты творишь со мной, во мне — «Пути Небесные». Как? Не все ли равно — как! Творишь.

Никаких болей, и я бодр, несмотря на 2 ночи без сна. А когда свежо — гимнастика! всегда утром.

А «Девушку с цветами» — ты получила? — Грустная она? Я объясню. Ты написала о «ромашках».

Не задержу, — отвечу на все — Оля!

Если бы ты была со мной — как бы записал! — и любил бы. Так хочется!

81

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

[Ноябрь 1941 г.]

Письмо № 1

Пишу конспектно. Сколько же биения сердца за этим конспектом!!

Кто я? Откуда? Как жила? Давно хотела тебе все сказать…

Родилась в Ярославле, — году увезли в Рыбинск. Там папа принял священство. До 8 лет в Рыбинске. Оттуда в Казань. Крестный путь отца… Много воспоминаний, много мотивов… Страданий. 1/2 года жизни в Казани до смерти папы. Ужас. Казань чужда нам… Никого, кроме 2 семей. В Казани папа учился в Академии у митрополита Антония (* Епископ Серафим Парижский папу знает тоже.)371 (ректор), его очень любившего. Масса переживаний. Хотела бы дать этюды. Мои страдания после утраты отца, до… болезни. Мое «бегство» ночью. Мое «сумасшествие». Не буквально, конечно. Я не училась в школе. Меня готовили дома. После «шока» моего никто не знал, как я смогу учиться, в том смысле, что должна уходить из дома, — я не отходила от мамы ни на шаг, будучи уверенной, что и она умрет. Всюду я видела смерть. Все ею закрылось. И была права, — спасла однажды маму. Моя мечта была учиться в Институте, чтобы «после увидеть Царский Двор». Это были детские мечтания… Меня отдали в Казанский Родионовский институт372. Я согласилась для «мечты» зажать боль и страх и покинуть дом. Но это было именно «зажать»… Кто бы знал, что я переживала там. Я — 9–10-ти лет! Меня наказывали, жаловались маме. Мне жестоко попадало. Я дерзила, говорила в лица правду, т. к. знала, что ко мне несправедливы. За это попадало еще больше. За уроками я… думала… О чем? О всем. О доме. Об отце. О смерти. Я поступила 1-ой ученицей, подготовлена классом выше. Но меня не хотели утомлять и отдали в VII-ой. Мне нечего было делать. Я была способна. Все этим тыкали, — и я ненавидела это слово «способна». Я убегала в уборную, где не было классной дамы, «классухи», так мы ее звали, и плакала одна, запершись, вволю. Мне попадало снова. Моя подруга была девочка резвая, шалунья, до исступления религиозная, любившая моего папу. Маме жаловались, что я из всего класса выбрала самую отчаянную. Она умерла. Умерла как святая. Ей Богоматерь при кончине явилась! Батюшка говорил. Она и была святая! Нина! От скарлатины. Я заразилась от нее. Болела тоже. Институт я, конечно, не кончила. После революции нас рассовали по школам II-ой ступени. Коммерсанты, реалисты, гимназисты, институтки, кадеты (из Москвы)… Винегрет! Баклуши били. Вечерами занимались. Мальчишки лампочки портили, пробки выкручивали. Уходили в потемках учителя, а тогда зажигали свет и… танцевали. Я перестала ходить в школу на 1–2 мес. Слышу, что «чистку» производят и 4 параллельных класса соединяют в один. Сдавали «зачеты». Я осталась. Мы стали работать. Учителя были старые. Хорошо было. Много работали по литературе. Параллельно со школой я служила в статистическом бюро. 15-ти лет начала. Получала паек хороший. Какие-то «способности» и там проявила. Даже повышение получила. Все служили: мама, отчим, я.

Мамино замужество в 1920 году. Много дум, переживаний. Я — безумно ревнива могу быть. Всех маминых «поклонников» (она была красива и строга) я помогала ей гонять. Один был… хороший373, это я умом знала, а сердцем его ненавидела еще больше. Очень молод. Ушел на войну. Я (о, ужас!) молилась о том, чтоб не вернулся. Его убили. К отчиму этого чувства не было. Я его любила и жалела. М. б. потому, что знала, что это не был роман маминого сердца, a — дружба что ли? Масса переживаний. После школы, тотчас же Художественная Школа — Храм! Развал искусства, развал мечты. Уход мой. Попытка поступить в Университет. Нельзя! Буржуйка. Провалили по политграмоте (якобы!). Голод. Мешочничество мамы. Смерть 1-ой жены от холеры и дочери отчима от тифа. Ужас. Как умирала Верочка374! Она была душой с отцом и нами. Болезнь тифом. Мама при смерти. У меня и отчима малярия, — все лежали. Мама еле выкарабкалась. Уехали отдыхать к матери А[лександра] А[лександровича] (отчим тоже