Что знаешь ты обо мне? Что мог себе представить?! 2-го ноября (мамино рождение) был бал. Я не была, конечно, там танцевали Сережа, будущая моя золовка и брат ее. Этот бал не важен, это только календарная точность… Я помню, я доведена была уже до… почти что длительного бессознания. И это уже когда была назначена свадьба, заказан стол в Берлине на 43 человека, музыканты и все такое. Я уже ушла из клиники давно. И вот тут-то, началось безобразие, полуанонимное, без ведома жениха. В Голландии интрига, вплоть до отказа в печатном извещении о браке. Без ведома Арнольда и даже его отца. Сестричка. Не Елизавета, — другая. Ведьма. Буквально — змея, ласкавшая меня прежде больше всех. Что было — не выдумать для сказки! И. А. остолбенел. Арнольду больше всего напакостили. Я же, думала, что это от него исходит. Когда от него узнала, что он-то даже ничего не знает, — не верила. Приехал он в Берлин тотчас же. Но это я убежала вперед. А было то, что 2-го ноября я не стерпела, взяла телефон и позвонила Елизавете: «я не могу, не хочу, ради человеческого достоинства не смею, дальше иметь с Вами всеми дело! Передай дальше Вашему роду, что я эту „честь“ отклоняю. Кончаю все, я сама! Довольно! Я горда собой и своим родом! Всего доброго!» Они были на балу. «Как шпареные» — слова Сережи. Повесив трубку, я чуть не упала. Я в телефон кричала, не говорила. Была не истерика, а что-то хуже. Беззвучная истерика. Я побледнела, не могла идти. Мамины слезы меня привели в себя. Легла. И заболела. И. А. вызвал телеграммой Арнольда. Арнольд лишь в Берлине от Сережи на вокзале узнал всю гадость своей сестры. Елизавета горела стыдом за своих. Ездила стыдить сестру в Голландию, уезжал и Cornelius (Kees), за тем же.

Сумасшедший дом. Я как мертвая лежала. Не знаю сколько дней… Не ела, никого не пускала к себе. Боли всюду. Не было слез. Все было гадко. Хотела уйти от всего. Из клиники я ушла уже. Средства к жизни, кроме моего заработка, уже годами не было. У меня было хорошее место, но я держалась за него зубами, т. к. как иностранка я не могла работать в городских и государственных больницах. Частных же386 не так много. Ну, это особая статья. Тут тоже слез было проглочено не мало. Шеф отлично знал, что без меня не справится, но еще лучше знал и то, что мне не так-то просто от него уйти… Но это — в сторону.

Я все же решила уйти, порвать, бросить… Меня, конечно, приняли бы обратно на место… но… каково? Да, А. приехал, бесился, звонил отцу, глаза «открывал» тому тоже, унять просил девчонку. Отец заболел. Назначили все, как хотели. Девчонку игнорировали. Арнольд простаивал часы на коленях у моей кровати, молил. Являлся сам жертвой. 12-го ноября я встала. Согласилась… Арнольд уехал 12-го, взяв слово, что я приеду. Меня везла Елизавета 14-го ноября на поезде-эскпрессе в Голландию. Полуживую — невесту. 15-го я лежала. Елизавета отдалила сестру, сказав мне, что от нее «поистине злое исходит». 15-го мне долбили что-то о брачном контракте, о нотариусе, о деньгах…(!)…гадость! Мне было все — все равно. 16-го я в 7 ч. утра встала, еле стоя на ногах, помню, брала ванну в холодной комнате. Брр… Пришла парикмахерша, причесывала. Я не выходила к столу. Чай не пила. Язык чужой. В 11 ч. подъехал автомобиль, — Сережа… Пришел ко мне, урвался из Берлина, он только что получил службу, несколько дней, маленькую. Я залилась слезами, его увидя. Благословил меня, положил мне золотой в туфельку (мама научила). Оделся, во фраке, красивый… В 12 ч. я сошла в «Halle» и… не узнала дома. Это был сад всяких цветов. Встретил А. — сердечно, возвышенно, как «Мадонну», — говорил он. Церемония (именно!) открылась. Лакей с булавой и т. п. И. А. велел мне ни гу-гу с сестрой. Я исполнила. В 7 ч. вечера с ночным поездом мы ехали, «молодые», в Берлин… Твой ноябрь ничто по сравнению с моим. В письмах невозможно все сказать. Сестра искалечила многое. Она в Америке. Мой «нервный шок» дал себя чувствовать долго. Рождество мы были у мамы. Я возвратилась из «hochzeitsreise»[150], больная. Ангина, — получила в итальянских лагунах. В бреду привез меня Арнольд. Лечил кавказец. Был очень мил. Спас от осложнений. Мама ему только верит.

Да, вот какой был мой 37 год. 12-го приехали в Голландию, — я кое-как уже выздоровела. На Пасху я была в Берлине у мамы. Как больно мне, что ты страдал тогда… О, если бы знала!.. Иван, м. б. было бы все иначе! Обожаю тебя, целую… о, кааак целую.

Безумец ты, мой, родной, любимый! Будь здоров! Пиши, хоть одно слово! Умоляю! Оля

[На полях: ] Розы мамины.

Береги здоровье!!!! Успокойся! Родной, милый! Пиши! Я жду! Приедешь?

Эти дни я увлеклась твоими книгами, — м. б. потому и задержка писем?

84

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

28. XI.41

2 ч. дня

Свет сегодня, Оля, — письмо 15.XI — запоздавшее, с 2 фото, где ты в лаборатории, чудеска! Мудрая ты, _г_о_т_о_в_а_я, — пиши! Ка-ак ты понимаешь _в_с_е! до чего чуткая! — говорю, как ты пишешь о «писании». Все верно. Это — чутье такое. Я повторил бы твое — дословно. Нет, это не «учеба» тебе: я дал лишь «т_е_м_у». Ты свободна. Как и что хочешь — делай. _М_о_ж_е_ш_ь. Все сделай. Вообразишь все. Как ты о «ewige Weibliche»! Опыт _в_е_к_о_в — в тебе. Само дастся. Ну, и богачка! Нет, не «кобылица молодая», хоть порой и мечешь ноги в воздух, — ты уже «в мерном кругу», удалая. Целую в… мордочку — в глазок «косящий» (о, не «пугливый»!). Будешь писать — сознай _с_в_о_б_о_д_у, не оглядывайся, а — как _х_о_з_я_и_н! — над всем. Как в своих анализах. Высыпи из души, а после будешь формовать, очищать, стягивать. Я же знаю, как ты готова, — я вровень с тобой, поверь, дружка моя, заветная. Вот именно: ты из редчайших женщин, кому внятно святое — очарование «ewige Weibliche» — сама призналась.

Послушай, однако… так я хочу быть бережным к тебе, а ты — «добивай, измучай!» Объясни: чем я..? Не надо, Олёк… ну, прошу. Боль в глазу — прошла. Это я, помнится, недавно налетел на дверь, в сумерках. Мои капли уняли «тяжесть». В Москве было плохо: одурев от работы, спеша на воздух, с разлету наскочил на ребро двери, — это был у-дар!