Шрифт:
Закладка:
В разговор вмешался Ашберг286, который заметил, что, наша беседа производит на него странное впечатление. Говорят подданные двух враждебных держав и представитель державы, считающей себя победительницей и, действительно, занявшей у противника значительную территорию, все время говорит о необходимости немедленного мира, тогда как представитель другой державы за все время разговора о мире ни одним словом не обмолвился”. На замечание Ашберга Варбург ответил сравнением с двумя игроками, играющими в карты, причем проигравший просит продолжать игру. Я ответил на это сравнение Варбурга следующими словами: “Ваша история очень назидательна, но мы, русские, не имеем ни мужества, ни желания сравнивать поле чести, обагренное человеческой кровью, с зеленым столом”, а затем встал и начал прощаться. Варбург был, видимо, очень смущен моим намерением уходить и просил меня остаться, доказывая, что наша беседа далеко еще не окончена. На это я сказал, что наша беседа не имела и не могла иметь никакой определенной программы; следовательно, ее окончание зависит от нас самих. Мне нужно собираться и уезжать из Стокгольма, и поэтому окончим беседу и простимся».
В общем, Олсуфьев подтвердил рассказ Протопопова, опровергая лишь детали. Он утверждал, что Варбург успел коснуться лишь «слегка условий мира, приемлемых для Германии». Он не мог припомнить, чтобы Варбург конкретно говорил об Эльзасе-Лотарингии, Курляндии, Галиции и Буковине. Олсуфьев не допускал мысли, что все это могло улетучиться из его памяти287. Протопоповский оппонент подтверждал, что «пришлось прервать беседу, так сказать, на полуслове», так как «час отхода поезда приближался, и мы стали посматривать на часы».
Итак, Варбург ничего в сущности нового по сравнению с тем, что говорили прежние информаторы, не сказал, и стокгольмская беседа, названная Олсуфьевым впоследствии в Гос. Совете «водевилем», ни на йоту конкретно не приблизила рассмотрение условий мира. Протопопов имел полное право сказать в муравьевской Комиссии про стокгольмский эпизод: «серьезного тут нет и большого тут нет». Есть интересное событие288. У современников мемуаристов осталось впечатление, что стокгольмскую историю «замазали», как выразилась Гиппиус289. В историческом аспекте можно сказать, употребляя аналогичную терминологию, скорее противоположное: стокгольмский эпизод был размазан. Во всяком случае, Протопопов из свидания своего с Варбургом не пытался делать «секрета», который был разоблачен помимо его воли, как это утверждает советский историк Покровский.
II. Назначение Протопопова
В показаниях Чр. Сл. Ком. Милюков должен был признаться, что первоначально и он смотрел на «стокгольмское свидание», как на «случайный эпизод» – Протопопов пошел на него просто для того, чтобы «получить интересное впечатление туриста». Потом Протопопов сделал из этой беседы «ступень к своему восхождению». К этому утверждению следует внести существенный корректив для того, чтобы получить более или менее объективную картину.
Нет оснований не верить рассказу Протопопова в Чр. Сл. Ком. о тех обстоятельствах, которые сопровождали его представление Царю после заграничной поездки: «Когда я вернулся из-за границы, то тогда я видел тогдашнего министра ин. дел Сазонова, которому я рассказал все те замечательные происшествия, которые были с нами за границей, затем я был оставлен, по просьбе Барка, в Лондоне, что заставило меня отстать от моих товарищей, по поводу русского займа. Затем я там же рассказал по поводу моей встречи в Стокгольме с г. Варбургом. Весь мой рассказ показался интересным Сазонову, и он сказал, что было бы важно все это подробно рассказать Государю, и затем, когда он поехал в Ставку, Сазонов написал мне письмо о том, что Государь желает меня видеть. Числа он мне не назначил и рекомендовал мне обратиться к Нератову, к своему товарищу, которого он оставил вместо себя. В это время он уехал в Финляндию, оказалось, вместо него назначен Штюрмер. Через некоторое время Штюрмер мне сказал, что Государь меня вызывает в Ставку…» Когда Неклюдов был в августе в Петербурге, он обменялся мнением по поводу «стокгольмского свидания» с Сазоновым, и тот засвидетельствовал, что Протопопов все ему рассказал и что этот эпизод не встретил с его стороны абсолютно никаких возражений. По словам Сазонова, он, со своей стороны, очень советовал Царю выслушать туристические впечатления Протопопова290.
Очевидно, указание Белецкого, что прием у Царя Протопопова устроил исключительно Штюрмер под влиянием Манасевича-Мануйлова, к которому обратился Протопопов, что придавало приему специфический смысл, должно быть отброшено. Равным образом надлежит отвергнуть и запротоколированный Чр. Сл. Ком. рассказ Шингарева о том, что на позднейший его вопрос Протопопову, что ему сказал Сазонов, Протопопов ответил, «будто бы Сазонов сказал, чтобы он сам передал, так как не решается передать этого (т.е. содержания стокгольмской беседы) Государю». Шингарев в свое время или не понял Протопопова, или забыл под влиянием последующего. Сам Протопопов в комиссии добавлял: «Я был вызван в Ставку для того, чтобы рассказать, как я был за границей, что там было замечательного. Я думаю, что о нашей поездке после писали. Вероятно, это и послужило поводом – по крайней мере, это было сказано в письме Сазонова…» Следовательно, Протопопов подчеркивал, что он попал к Царю для доклада о всех своих впечатлениях, а не только о стокгольмском эпизоде. Аудиенция была довольно естественна ввиду впечатления, которое произвела на западноевропейское общественное мнение русская делегация291.
В период обостренной вражды к Протопопову его политические противники теряли, как почти всегда бывает в жизни, критерий справедливости в отношении к прошлому. Милюков в показаниях Чр. Сл. Ком. говорил, что Протопопов был «навязан» в качестве председателя заграничной экспедиции, так как Родзянко
