переводом. Если вы принесете нам что-нибудь стоющее — небольшой рассказ, так на пол авторского листа или, еще того лучше, повестушку листа на три для «Библиотеки Огонька», я приложу все усилия, чтобы их напечатать. Я убежден, что перевод у вас пойдет, главное, надо найти действительно хорошую вещь.

— Но где…

— Поезжайте в библиотеку иностранной литературы, просмотрите каталоги старых книг, которые можно взять на дом, возьмите, почитайте, побывайте на выставках новых изданий. Но — слушайте меня внимательно — подыскав что-нибудь, прежде всего зайдите ко мне. Я проверю, не позволял ли себе автор каких-либо неподобающих высказываний по поводу нашей страны. Если он в этом отношении чист, надо проверить — не появлялась ли вещь в печати прежде. Это вы проверите в библиотеке. У них есть справочный зал. Ну, а если и с этим все в порядке, с Богом, за работу! Нет, нет, не благодарите меня. И на этом пути могут быть срывы и неудачи, но я считаю, что попробовать вступить на него вам стоит. Что же касается меня, то я постараюсь вам помочь.

В кабинет вошла Мирра и поцеловала меня.

— Я за него до последнего дралась, — сказала она, помолчав.

Мне хотелось спросить — но почему, что случилось? Но чувствовала, что им не хочется объяснять мне. Объективные причины, ничего не поделаешь. И, тем не менее, я вдруг успокоилась, а по дороге домой даже развеселилась. И с чего я взяла, что могу стать писателем? Могла бы, так и стала бы давно. Ни образования полноценного нет, ни таланта настоящего. Ну, конечно, в голову ударило — как же, три рассказа сразу приняли и не где-нибудь, а в столичных журналах. Да! Ведь мне еще надо конец того рассказа переделать для «Работницы». Там пока еще объективные причины не возникли. Хоть бы мне удалось стать переводчиком. Отчего мне раньше не пришло в голову попробовать. Милый, добрый Александр Максимович.

Словно получив заряд энергии, мы с Мариной выгадывали время для поездок в библиотеку, писали письма знакомым, у которых могли быть с собой английские книги, писали заграницу с просьбой послать сборники рассказов, а ночью в затихшем доме, устроившись у плиты, читали без конца. Старая знакомая по Харбину, муж которой, царский полковник Шулькевич, закончил десятилетний срок пребывания в лагере, находился теперь в Доме для престарелых в Потьме, писала нам из Америки, спрашивая, что она может нам послать в благодарность за те небогатые посылки, которые мы слали ему. Книги, книги! — просили мы. О том же я писала брату, недавно переселившемуся из Зальцбургского лагеря для перемещенных лиц в Саарбрюкен.

И вот первая удача! Приятельница, которую судьба занесла на курорт «Боровое» прислала нам книжечку — «Шахматная новелла» Стефана Цвейга. Это была огромная удача. Стефан Цвейг не мог высказаться против нашей страны — он покончил жизнь самоубийством в 1942 году, а до этого романы его не раз печатались у нас. «Шахматная новелла» была безусловно интересна и по размеру как раз подходила для «Библиотеки Огонька». Получив благословение Александра Максимовича, я с трепетом душевным взялась за перевод. Я никогда не думала, что переводить будет так трудно и в то же время так приятно. Строить фразу так, чтобы она сохраняла ритм оригинала, отражала иронию автора, его горечь, затаенную мысль и в то же время звучала по-русски. Напряженный поиск нужного слова. Сначала я была в отчаянии, рвала страницу за страницей и только через несколько дней, вдруг почувствовав, что мне удалась одна фраза, другая, третья, ощутила некую уверенность в себе и с той минуты работа, не сделавшись легче, стала приносить только радость. Мне хотелось садиться за перевод с самого утра, но жизнь складывалась так, что браться за него я могла лишь, когда окончательно затихал дом.

Подошел Новый Год и Рождество. Сосед срубил нам в лесу прелестную пышную елочку, но ее в тот же вечер утащили из незапертых сеней вместе с купленным по случаю гусем. Обсудив на семейном совете положение, мы решили, что нельзя под Новый год расстраиваться из-за пустяков. Утром Марина ринулась в Москву. Из сундука был извлечен Смеющийся Будда и китайское ожерелье. Праздновать, так праздновать! В сочельник у нас стояла елочка, лампочки для которой изготовил на своем заводе муж молочницы Наташи. Впервые в Советском Союзе мы ели жареную курицу, на десерт было обязательное рождественское лакомство — орехи с изюмом и мандарины. Мы шутили, смеялись и вспоминали елки прежних лет — и ту в двадцать первом году, когда вместо елочных украшений, истоптанных в припадке ярости одним из стражей революционного порядка, мы распустили серебряные витушки чьих-то эполет и окутали крошечное деревцо сверкающими нитями, и те тяньцзинские, когда под елкой лежали подарки, Таня играла торжественный марш, заждавшиеся дети, топая, бежали вниз по лестнице и на секунду замирали в восторге на пороге. Все это было когда-то, а сейчас наступил 1956 год, и мы почему-то верили, что самое трудное уже позади.

В конце февраля мы с Мариной поехали в ИНИ получать деньги за давно сделанную работу. Что-то непривычное показалось нам в самой атмосфере института, в поведении служащих, собиравшихся по двое — по трое, говоривших о чем-то приглушенными голосами, настороженно поглядывавших по сторонам. Даже девочки из отдела комплектования выглядели серьезно и немного испуганно. Расположенные к нам пожилые дамы не выражали желания поболтать о том, о сем, и, получив деньги, мы отправились домой. На лестнице нам встретился Сережа. Вид у него был настороженный, как у всех.

— Сережа, — спросила я, — Что-нибудь случилось?

— А вы ничего не знаете? — быстро оглянувшись, спросил он.

— Нет, — в унисон ответили мы.

— Вчера на партсобрании — не только у нас, но и в других институтах читали письмо Хрущева. О Сталине. — Он замялся. — Извините меня, я сам не слышал, а говорят… говорят, будто его в чем-то разоблачают… но, повторяю, сам я не слышал. Извините… и он кинулся вверх по лестнице.

В электричке двое рабочих в замасленных ватниках негромко разговаривали о чем-то. Я поймала слова «Сталин», «репрессии». Что это? Однако большинство людей, возвращавшихся после работы домой, дремало или разговаривало на всегдашние будничные темы.

На следующий день дело немного прояснила почтальонша Зина.

— Мужик вчерась с завода пришел, говорит бумагу какую-то им про Сталина читали. То, говорит, отец родной был, а теперь, вот душегубцем заделался. Схожу, говорит, к Степану, чего он скажет. А от Степана вернулся, еле на ногах стоит и глаз подбит. Повздорили чего-то.

Юра Т., заглянувший к нам вечером был