— в «Дружбу народов». Я не рассчитывала, что кто-то может захотеть напечатать их, меня просто интересовала реакция на них людей, которые по долгу службы должны разбираться в литературе, однако в душе какая-то надежда, по-видимому, жила. Чем черт не шутит.

Черт, увы, не хотел шутить, и жизнь шла своим чередом, трудная, суетливая, безденежная. Отослав рассказы, потеряв интерес к книгам, лежавшим на столе у Наташи, я проводила дежурства у печки в думах. В думах о детях. Ира была решительна, способна, насмешлива и постоянно оказывалась вовлеченной в споры с учителями. Болезненная, застенчивая Ника прививалась в Лобне плохо. Ее музыкальность, вместо того чтобы радовать, огорчала — никакой возможности продолжать занятия музыкой не было. Но труднее всего было в школе. Утомленные трудной жизнью, плохо образованные и плохо воспитанные учителя не умели найти подход к детям, не умели возбудить интерес к преподаваемому предмету. Между ними и учениками часто по причинам, выеденного яйца не стоившим, возникали вдруг неприятные конфликты с криками и угрозами. Как-то раз, зайдя за чем-то в школу, я очутилась в комнате, где двое взрослых людей — один из них совсем молодой человек со значком МГУ в петлице — допрашивали испуганных недоумевающих первоклашек, очевидно перепутавших калоши.

— Кто из вас скрал калоши? Признавайтесь! — наступала на них выпиравшая из кофточки особа средних лет с маленьким, сердито сжатым ртом и глазками-буравчиками, опрокидывавшая мое еще с детских лет сложившееся представление, что толстые люди не бывают злыми, — Ты? Ты?

— Погодите-ка, Магдалина Федоровна. Не сразу так, — молодой человек со значком мягко повел рукой, давая понять, что методы учительницы — не его методы. — Тут дело сложнее. Я уже провел опрос — к этим калошам признались обе мамаши…

Какой кошмар! Неужели дети обречены учиться здесь и дальше?

Надо непременно перебраться в Москву. Но только вот как? Все говорят, что это невозможно. Да я и сама понимаю. И все же хочу. В первую очередь конечно, из-за детей, но и из-за себя тоже… Какое счастье было бы возвращаться домой немного раньше… Иметь возможность принять горячую ванну, а потом пить чай и слушать игру Татули… Очень давно я не слышала, как она играет… Может, все-таки в конце концов мне повезет. Может, удастся переехать в Москву, отдать детей учиться в школу получше, взять напрокат пианино. Может, когда-нибудь мечты мои сбудутся. Успокаиваясь, я тут же начинала клевать носом. Золотые огоньки прыгали по уголькам, и мне чудилось, что я стою в тронном зале китайских императоров, в том самом, куда приходил император в роковые минуты посоветоваться со своими многоопытными предшественниками. Обшитые драгоценной парчей кресла стояли по одну сторону огромного резного стола черного дерева, чуть отступив от трона ныне здравствующего правителя. Интересно, усаживался ли на него император Пуи, когда маленьким мальчиком стал властителем Поднебесной Империи? Жаль все-таки, что мне не удалось стать его стенографисткой. Спросила бы. Как, наверное, странно было оставаться наедине со всеми этими тенями. А может, и у нас стоило бы устроить нечто подобное для общения с праотцами. Спросили бы Петра Великого, что делать. Вот бы он, наверное, затопал и заорал. И почему только так ужасно неустроенна жизнь? Можно подумать, что каждый шаг кем-то нарочно осложняется. Опять я начинаю клевать носом. Уголь догорает, больше подкидывать не буду. Минут через двадцать можно и спать идти.

А еще через несколько дней случилось нечто невероятное — среди писем, полученных из Китая, из Солоновки, из Ленинграда, я нашла одно с московским штемпелем — письмо из «Огонька». Меня просили приехать в редакцию поговорить о моем рассказе «Приговорен к расстрелу». У меня перехватило дыханье, застучало сердце, запрыгали перед глазами строчки. Не может быть, думала я, мне просто кажется. Я же просто так… и вдруг «приезжайте в редакцию…» Ехать сейчас? Нет, надо собраться с духом, с силами, хотя бы отчистить ногти от угольной пыли. Нет, сейчас я не поеду. Нужно выспаться, успокоиться, а вот завтра…

На следующий день я поехала в редакцию. Чудеса продолжались. Я знакомилась с разными людьми. Оживленная, приветливая, хорошенькая Мирра Гринева сказала, что первая прочитала мой рассказ и сразу же начала бороться (почему?) за него. Александр Максимович Ступникер пленил меня легкой, чуть насмешливой манерой разговаривать. Сокрушенно роясь в груде бумажек на своем столе в поисках «стишат», предназначенных в праздничный номер, он с интересом расспрашивал меня о жизни в Китае. Затем я говорила с заведующим отделом, который сдержанно похвалил мой стиль и — неизвестно почему — смелость. И вдруг, весело улыбнувшись, сказал, что редакция просит меня смягчить приговор своему герою, заменить расстрел длительным сроком заключения. И еще посмотреть кое-какие сделанные им редакторские поправки. Рассказ будет напечатан через шесть недель. Я с восторгом согласилась на все.

На обратном пути, перебегая в неположенном месте улицу, я чуть не попала под троллейбус. В электричке поймала себя на том, что начинаю улыбаться в пространство, за чем немедленно последовала расплата — перехватив мою улыбку, какой-то пьяненький мужичок пересел поближе и предложил сойти вместе в Долгопрудной и сходить в шалман «если, конечно, деньжата на это найдутся». Я была счастлива и в полном восторге от себя. Взяла написала и, вот печатают! И не кто-нибудь, а «Огонек» (из памяти мгновенно вылетело, сколько раз мы подсмеивались над напечатанными в нем слащавыми описаниями советской жизни). А, может, у меня правда… ну, скажем, литературные способности, так звучит скромнее.

Дома о своем успехе я сказала только Марине. Остальные узнают, когда я небрежно положу на стол журнал в яркой глянцевитой обложке со словами: «Почитайте, тут и мой рассказ есть».

Через несколько дней пришло письмо из «Дружбы народов». Заведующая отделом писала мне, что рассказ ей понравился — следовало несколько лестных слов — но, к сожалению, мнения у редколлегии разделились, некоторые считают, что я нахожусь под сильным влиянием американских авторов, лично она с этим не согласна. Как бы то ни было, печатать рассказ журнал не будет. Она, однако, передала рассказ в редакцию «Вечерней Москвы». Дальше следовал телефон, по которому мне нужно позвонить. На следующий день я поехала в редакцию газеты на Чистых прудах. И там меня встретили любезно, сказали, что рассказ берут, расспрашивали, откуда я так хорошо знаю китайскую жизнь. Моя биография слегка насторожила заведующего отделом, тем не менее он подтвердил, что рассказ будет напечатан, и что мне нужно приехать через три недели читать верстку.

И опять я ехала домой, пританцовывая, строя воздушные замки, недоумевая, почему мне вдруг так