Этим, однако, поток удач не был исчерпан. Редакция «Работницы» тоже пригласила меня на переговоры и тоже хвалила рассказ. «Хуан хэ» они напечатают, если я переделаю конец. — Девушка не должна погибнуть. Спасенный офицер, ставший Партсекретарем, думал о ней постоянно. Он продолжал любить ее, но был безумно занят, никак не мог найти ее… Нужно сделать так, чтобы они встретились, соединились и были счастливы.

— Но ведь смысл рассказа не в том. Я хотела показать…

— Нет, нет, — энергично прервала меня редактор журнала. — В таком виде он может быть воспринят как критика. Китайские товарищи могут обидеться. Это исключено. Переработайте конец, и мы с удовольствием его напечатаем. Он написан свежо, в известной степени познавательно, должен понравиться нашим читательницам.

— Но я боюсь, что у меня не получится. Он у меня был задуман, — лепетала я, совсем сбитая с толку, — задуман, чтобы напомнить, что человеческие отношения… что забывать непозволительно.

— Да, да! — она заговорила суше. — Вот это вы и покажите, только под другим углом. Пусть будут всякие трудности, они неизбежны, но он преодолеет их. Вы сумеете. А не будет получаться, в редакции вам помогут. Мне не хотелось бы терять ваш рассказ. Повторяю, он очень свежо написан. Не торопитесь, подумайте хорошенько и за работу! — Она с улыбкой протягивала мне рукопись.

На этот раз я не витала в облаках, не праздновала победу. Смутное беспокойство охватило меня. И сколько ни призывала я себя к порядку, взять себя в руки что-то не удавалось. Но ведь в «Огоньке» и в «Вечерней Москве» мне твердо сказали, что рассказы пойдут. Я даже знаю день, когда нужно ехать вычитывать гранки. И с этим рассказом ничего страшного не произошло. Подумаешь беда, конец попросили переделать. Пройдет несколько дней, успокоюсь и попробую. А не сумею, мне помогут. Так ведь сказали в редакции. Нет, нет, лучше я сама. Подумаю и напишу. Но зачем, собственно? Мне самой казалось, что конец у меня получился лучше всего.

На счастье в ИНИ подоспел очередной аврал, и мы дружным трио работали там недели три, уезжая спозаранку и возвращаясь домой поздно вечером. Стояли жуткие морозы. Стены нашего домика подернулись искрящимся снежным покровом, толстый слой посеревшего льда лег на окна. Опять мы дежурили ночами у плиты, опять болели гриппом дети, надрывно кашляла Ника, и я с тревогой вспоминала, сколько членов семьи с папиной стороны — и с каким исходом — болели в прошлом туберкулёзом. В декабре целую неделю температура стояла на отметке 40 градусов, и наш путь домой от Балтийского поселка совершался перебежками: от крыльца ИНИ до «собачника» — низенького здания, где содержались невесело лаявшие и скулившие подопытные собаки, оттуда скорей к метро, там можно перевести дух и согреться немного; затем бегом в магазин, бегом к троллейбусной остановке — хорошо еще, если троллейбус придет скоро — Савеловский вокзал, электричка и, наконец, последний этап — гуськом по дорожке, протоптанной в глубоком снегу, бегом, бегом домой, где пылает плита, бурлит чайник, и где тебя ждут.

В день, когда мне нужно было ехать в «Вечернюю Москву», мороз, наконец, отпустил, и мне показалось это добрым предзнаменованием. После вчерашнего снегопада Москва при-парадилась, похорошела и, шагая по белому пушистому бульвару, я думала, что, наверное, со временем смогу полюбить ее. При моем появлении по лицу заведующего отделением скользнула тень неудовольствия, но он тотчас улыбнулся и, указав мне на стул, сказал:

— А я должен вас огорчить. Не сможем мы вас напечатать. Вы не думайте, — заторопился он вдруг, — причины не субъективные, а объективные. Материал как был, так и есть вполне добротный, но так уж получилось. Вот, пожалуйста, возьмите. Было бы хорошо, если бы вы написали нам что-нибудь о детских садах в Китае, вообще о детях. И вообще заходите. А сейчас, прошу меня извинить — у меня совещание.

Этого я не ждала. Как же так? Мне сказали, в каком номере газеты будет напечатан рассказ. Не удержавшись, я похвасталась Сереже и одной милой даме — новой знакомой в ИНИ. Надо предупредить, чтобы не покупали газету. Хорошо еще, что дома ничего не говорила. Ну, как неприятно! Наверное, получили что-нибудь злободневное, нужное по моменту… Ведь это не журнал, газета. Хотя… почему он не сказал «напечатаем позже»? Непонятно. Они так хвалили рассказ. Господи, хоть бы в «Огоньке» ничего такого не произошло. Нет, этого не может быть, ведь мне уже иллюстрации к рассказу показывали. Очень хорошие, именно таким я представляла себе бедного мальчика. Нет, нет!

Второй удар был тем больнее. В «Огоньке», когда заведующий отделом, смотря куда-то вбок, объявил мне, что причина, почему мой рассказ не появится в журнале, объективного свойства, а не субъективного, мне вдруг почудилось в этих вновь повторенных словах что-то мистическое. Что за ними кроется? Господи, что это за объективные причины, лишающие меня надежды найти почву в этом непонятном и неприветливом мире? Он говорил еще какие-то утешительные слова: «У вас, несомненно, большие способности. Приносите нам свои работы. Всегда будем рады познакомиться с ними. Причины объективные», а я, улыбаясь, повторяла: «Ну, конечно. Я прекрасно понимаю. Спасибо», а сама думала об одном, как бы мне поскорее отсюда выбраться, как бы не встретить никого знакомого. Вдруг покажу до чего мне больно.

В коридоре, стараясь справиться с недоумением, растерянностью, обидой, я остановилась перед витриной с фотографиями и прикинулась, что они меня очень интересуют. Кто это в центре? Сталин? А с ним кто? Я придвинулась поближе.

— Вера Константиновна? — окликнул меня приятный знакомый голос.

— Здравствуйте, Александр Максимович. — Я сделала жалкую попытку улыбнуться, но обмануть его мне, по-видимому, не удалось.

— Посидите у меня в кабинете минутку, — сказал он. — Я сейчас вернусь.

Он вернулся минут через пять, и за это время я успела овладеть собой.

— Вера Константиновна, — сказал Александр Максимович, садясь напротив меня. — Я все знаю и хочу вам сказать — не огорчайтесь так. Стать писателем, напечататься впервые везде не просто, а у нас тем более. Если бы рассказ напечатали, за вас тут же принялись бы критики, а это такой народ… и потом, поймите, вы вернулись на родину совсем недавно, и среди читателей нашлось бы немало таких, которые решили бы, что вам следует обращать внимание не на темные стороны нашей жизни, а, наоборот — на светлые. Но все это я говорю не для того, чтобы вас утешить. Я хочу помочь вам. По-моему, вам надо заняться художественным