друга Надю. Я ей писал часто и длинные письма, так что у нас собрался целый том из моих описаний страны, людей и всех пережитых мною событий в походе в Ср[еднюю] Азию. Мое решение учиться и непременно поступить в академию она вполне одобрила.

Мой отпуск кончался, и я поторопился в г. Владикавказ. Здесь, поселившись особняком, я усердно принялся за подготовку и настойчиво работал все лето, почти никуда не показываясь. К началу августа я считал, что, пожалуй, не провалюсь на экзаменах, хотя по некоторым отделам еще чувствовал себя некрепким. Зато общая усталость давала себя знать.

В период подготовки, видя спокойную жизнь моих отдыхающих после походы боевых товарищей, слыша ласковые упреки кавказских друзей о том, что хочу их покинуть и уклоняюсь от знакомства с ними, я задавал себе вопрос, правильно ли я поступаю, идя сразу без передышки в школьные и очень суровые условия. Попробую теперь набросать кратко результат моих тогда размышлений о том, что мне дали два года офицерской жизни и чего я мог ожидать в дальнейшем, оставаясь в тех же условиях в строевой службе.

1. В религиозном отношении. В рядах воинских частей, как своей бригады, так и всех, с какими соприкасался по службе или другим причинам, я встречал представителей совершенно различных религий, как среди офицеров, так и среди солдат. Господствующей считалась наша православная вера, но католики, протестанты, армяне, наши русские сектанты, мусульмане (сунниты и шииты), евреи и караимы, буддисты (калмыки и др. инородцы) – все имели право свободного исповедания, и у них были свои служители религиозного культа, которые их навещали в воинской части и дни, установленные высочайшими приказами, как праздники для этих религий. В эти дни, обыкновенно, рабочие для нас, православных, все иноверцы освобождались от всяких черных работ и отпускались в свои храмы или молитвенные дома; они для исполнения своих религиозных обрядов свободно отпускались к представителям своих культов или же принимали их в своей воинской части, начальство которой отводило соответствующее помещение для религиозных целей.

К чужим религиям воинское начальство на Кавказе и[в] Ср[едней] Азии относилось со вниманием и без всякого давления и желания переводить кого-либо в православие. Ни одного такого факта я не знаю, не видел и даже об нем не слышал. Среди офицеров, кроме православных, было очень много католиков, грегори-армян и мусульман (шиитов и суннитов); среди врачей – очень много евреев, не менявших свою религию с получением чинов и офицерских орденов. Взаимное корректное отношение в религии считались чем-то до такой степени определенным и твердо установленным, что никогда об этом я не слышал никаких споров и разговоров. Но во всех больших православных празднествах и всякого рода официальных торжествах, сопровождавшихся молитвой к Богу, церковная служба совершалась православным духовенством в присутствии всей воинской части, в рядах которой стояли и иноверцы (за исключением дней их собственных религиозных праздников), причем обязательно находился и весь офицерский состав. Очень часто командир воинской части был иноверец (католик, протестант, армянин, мусульманин, а в лазарете – главный врач еврей), но в торжественные дни он, командир или начальник учреждения, в полной парадной форме стоял в православной церкви или перед фронтом своей части на параде, а по окончании службы церковной, подходил первым к Св. Кресту и принимал, как старший, поздравление от своих подчиненных. Так, напр[имер], в Хоперском казачьем полку, штаб которого стоял в греческом селении с. Карамурт (на границе в Турцией), в первый день Св. Пасхи в местной греческой православной церкви шла заутреня, на которой в полной парадной форме присутствовали командующий полком – мусульманин, заведующий хозяйством полка – католик, старший врач полка – еврей (г. Цвибак), командир 1й сотни – мусульманин; младшие офицеры – православные и армяне, среди казаков были сектанты разных толков, но большинство православных. Служба шла по-гречески, но ектении и пасхальные каноны пели по-русски православные казаки. Когда окончилась церковная служба, на амвон вышел с Крестом грек-священник и стал христосоваться, первым подошел ко Кресту мусульманин-командир и на привет священника «Кристос анесте!» – с твердостью ответил: «Воистину воскре-се!», – троекратно облобызавшись со священником. После чего, заняв свое место, он стал принимать поздравления своих подчиненных. К нему подходили последовательно католик, еврей, мусульманин и все православные, обмениваясь христианским приветом и ответом, троекратно лобызаясь; также командир и весь командный состав обменялись пасхальным приветом со всеми казаками своего полка, бывшими в церкви или на службе. Этот факт никого ничем не смущал, но, вероятно, было бы очень много неприятных разговоров и волнений, если бы иноверец-командир и др. чины своим отсутствием нарушили старую кавказскую боевую традицию и всеобщую, тогда глубокую, простую веру в том, что «Бог – один, приемлет молитву всякого чистого сердца, в какой бы форме она к Нему не возносилась».

Такой взгляд и отношение в религии в рядах Кавказской армии меня глубоко трогало; я понял, что, не смущая ничьей совести, не затрагивая чужих религиозных убеждений, православная вера нашла здесь действительно формы, объединяющие всех, а это крайне важно в войсках в периоды боевых испытаний.

Что касается «общества» вне военной среды, то по воскресеньям и праздничным дням храмы и молитвенные дома переполнялись верующими обоего пола и возраста, особенно детьми и подростками.

Религиозное образование и воспитание считались тогда основной формой во всех школах, так же как и в семьях. Но разговаривать на религиозные темы, а тем более критиковать свою или чужие веры, считалось в обществе непринятым; от таких разговоров просто уклонялись. К служителям культа, в частности, к военному духовенству, отношение воинских чинов было вполне доброжелательное и доверчивое; солдаты с ними часто беседовали о своих семейных делах.

В походе в Ср[едней] Азии как при всех боевых столкновениях, так, особенно, при заразных эпидемических болезнях и тягостях подготовительного периода я вынес глубокое уважение к деятельности военного священника, самоотверженного пастыря и утешителя в страданиях, которые утолить никакими человеческими средствами было нельзя. Лично я видел, как умирали страдальцы, с радостными слезами и улыбкой глядя на молящегося за них священника, приняв от него последнее утешение… Это все пережитое за два года укрепило меня в огромном моральном значении веры для военной массы, особенно простых сердец. И я пришел к убеждению, что при быстро совершенствующейся технике орудий истребления одной только суровой дисциплиной двигать массами в бою окажется невозможным: без высокого религиозного настроения военная масса тяжелых боевых испытаний долго не выдержит.

Сопоставляя все, что я видел за три года службы и учения до офицерства, а затем два года службы и похода