выводов у меня и сложилось решение не заслуживаться дольше на службе в строю, в милой моему сердцу бригаде. Я знал также примеры моих старших сослуживцев по бригаде, ездивших в Петербург в академию, но с неудачным возвращением в бригаду; их встречали мило, но с нескрываемой насмешкой, которую не все равнодушно переносили. А кое-кто перевелся по этой причине и в другую часть.

Вот почему я решил сразу «сжечь все свои корабли». Закончив подготовку, я продал в хорошие руки все лишнее имущество, простился сердечно с самыми близкими друзьями, откланялся официально начальству и, уклонившись от всяких проводов (бригада уже была в лагере, а я в городе), умчался в Петербург.

На вокзале меня провожал только мой старый вестовой Павел Копач и неизменный кунак Казбекар. Я уехал один. С Кавказом я не прощался навсегда, мечтая вернуться когда-либо опять сюда, но с более расширенным кругозором, знаниями и правами; без всего этого заурядный строевой офицер не в силах превозмочь застарелые язвы и отрицательные стороны военной службы и быта, которые бросались в глаза даже мне, очень неопытному и юному. В общем, я уносил в своем сердце глубокую симпатию к огромному большинству моих начальников, товарищей, сослуживцев, а главное, моих милых подчиненных, к которым сильно привязался и полюбил работу и службу с ними, никогда не забывая завета императора Александра II в его слове при нашем выпуске в офицеры: «Дети! Не бейте солдата – он ваш младший брат!»…

Почти всю дрогу до столицы я еще мысленно переживал всякие эпизоды из недавней походной жизни в Средней Азии и вспоминал добрые, сердечные отношения ко мне со стороны множества лиц, с которыми соприкасался за истекшие два года самостоятельной жизни. Все же неприятное, горькое и тягостное, уже прожитое, исчезло.

Глава VII

Прохождение курса Николаевской инженерной академии (1881–1883 гг.)

Прослужив в строю только два года, я имел право поступить только в две специальные военные академии: артиллерийскую или инженерную. Я и подготовился в первую из них, торопясь попасть к началу вступительных экзаменов. Путь от Владикавказа до Петербурга прямого сообщения я провел в вагоне, выходя только на больших станциях. Ничего особенно интересного не произошло за эти дни. Конечно, дорогою приходилось знакомиться с новыми для меня людьми, а когда они узнавали о моем участии в экспедиции генерала Скобелева, то проявляли живейший интерес к ней и мучительно долго расспрашивали обо всем. Помню, что в числе таких знакомцев оказался отставной жандармский полковник, крупный помещик: он долго обо всем меня расспрашивал, а узнав о моем намерении поступать в академию, с горячностью заявил:

– Ну, и отлично! Кончайте академию и приезжайте ко мне. У меня три дочери-невесты; ни оду не обижу. Выбирайте любую.

Я был этим очень смущен, поблагодарил его за честь, но мысленно решил ни в коем случае не пользоваться такими милыми предложениями. Все мои мысли и стремления были очень далеки от уз Гименея и семейного офицерского счастья.

По прибытии в Петербург я остановился в гостинице близко к Николаевскому вокзалу. В тот же день я явился в артиллерийскую академию, и был зачислен в список допущенных к экзамену. Квартиру я нашел себе на Сергиевской улице (в д. 17), в третьем дворе и третьем этаже, у какого-то чиновника с женой и одной прислугой. Как некурящий, я искал комнату большую, с хорошим воздухом и мебелью. Мне они и уступили свою самую большую комнату с полной меблировкой и услугами за 25 р[ублей] в месяц. Для меня это была очень большая цена, но свое здоровье я сильно теперь берег.

Экзамены начинались скоро, и времени для приготовления давалось мало. Сначала я довольно усердно занимался, но, познакомившись с товарищами, часто стал ходить с ними по вечерам в Летний сад и летние театры. Два года в теплом и даже жарком климате мой организм все-таки разнежили. Приехал я одетый легко для петербургского климата; в суконном летнем пальто я храбро ходил весь август, в тот год довольно сырой и туманный. Пять экзаменов прошло благополучно, но на шестой я пошел с очень тяжкой головой и, как потом оказалось, с температурой в 39 °C. У доски я почувствовал сильное головокружение и рвоту; начался припадок среднеазиатской малярии. Мои экзамены прервались; когда же я встал с постели, экзамены в артиллерийскую академию были уже закончены. Мне предстояло возвращение назад на Кавказ, но самолюбие этого не допускало.

От встреченного случайно саперного офицера я узнал, что в Инженерной академии еще идут вступительные экзамены. Я решил попытаться поступить в эту академию. В парадной форме, имея три боевых с мечами ордена и серебряную медаль на георгиевской ленте за взятие штурмом кр[епости] Геок-Тепе, я явился в Инженерный замок к начальнику академии и инженерного училища генерал-лейтенанту Тидебель[102], георгиевскому кавалеру и старому севастопольскому герою.

Он внимательно выслушал мою просьбу, расспросил подробно о ходе моих экзаменов в артиллерийскую академию и причине отказа от нее и с твердостью заявил:

– Охотно вас приму, поручик. Нам нужны боевые офицеры из строя, да еще вашей специальности. По правилам академии я не могу начать для вас экзаменов с начала, так как уже половина прошла. Но я охотно приму вас вольнослушателем с тем, что в течение первого же полугодия вы все вступительные экзамены продержите, не нарушая этим общих занятий. Однако, есть в вашем деле огромное затруднение, преодолеть которое я не в силах. Как вольнослушатель, вы не можете быть зачислены в штат академии, а должны быть прикомандированы к какой-либо артиллерийской части Петербурга. Этого я не в силах сделать. Попытайтесь сами устроить ваше прикомандирование и тогда милости просим в нашу академию!

Глубоко тронутый таким ласковым приемом, я помчался домой, в полной уверенности, что «мое дело в шляпе». В тот же день я навел тщательные справки относительно прикомандирования и… глубоко опечалился. Оказалось, что таких, как я, по разным причинам наезжает в столицу тысячи: они все обивают пороги разных артиллерийских учреждений и частей Петербурга, пытаясь где-либо прицепиться, чтобы остаться в столице. Поэтому особым циркуляром военного министра все такие прикомандирования воспрещены, за редкими исключениями (по особо важным причинам), и то лишь к Петербургской крепостной артиллерии. На следующий день я туда и отправился в полной парадной форме.

Здесь, в Петропавловской крепости, я встретил совсем другой прием. «Штабная персона», не допустив меня даже к коменданту, заявила с полным пренебрежением, что прикомандирование мое невозможно, а такой пустой и незаконной просьбы, как моя, он не считает