Шрифт:
Закладка:
* * *
Теперь можно было отдохнуть и начать подготовку к ювеналиям, которые, понятное дело, носили для меня более личный характер. Было уже довольно поздно, я репетировал свое первое выступление на публике – легко пощипывал струны кифары, отпуская на волю сладостные и печальные звуки, а когда делал паузу, тишину нарушали только стрекот цикад и пение соловья где-то вдали за стенами дворца.
В дверь тихо постучали. Или мне показалось? Я встал, подошел и прислушался. Снова – тихий стук, я не ослышался. Я открыл дверь и увидел Акте.
Или это появившийся из ночного тумана призрак? Я прикоснулся к ней и притянул к себе. Она была реальная, теплая, из плоти и крови.
– Ты пришла, – как зачарованный, сказал я.
– Да, пришла.
Акте стянула с головы вуаль, мы закрыли дверь и обнялись, не в силах найти и произнести ни единого подходящего слова.
– Я так тебе благодарен, – наконец сказал я. – Мы больше не должны расставаться.
У меня сжалось горло; впрочем, любые слова казались неуместными и даже бросали тень на такой светлый, бесценный момент в моей жизни. Пусть говорят тела, а уста молчат. И мы отдались друг другу без остатка.
* * *
Дневной свет прокрался в комнату, лучи октябрьского солнца окрасили все в золотой свет. Я следил, как они ползли по мраморным плитам, потом дотянулись до бронзовых ножек стола и выточенных из слоновой кости ножек кресла. Акте не пошевелилась, даже когда свет коснулся ее лица, а я все не мог на нее насмотреться.
Акте вернулась, теперь все будет хорошо. Обрушившиеся на меня страхи и тревоги обязательно отступят, даже будь они фуриями во плоти. И чудовищная гибель матери, ужас от которой, казалось, только усиливался, тоже постепенно поблекнет и перестанет терзать мой разум. Что сделано, то сделано, и сделанного не воротишь. Она не возродится из захороненного в Байи пепла, хотя он серым облаком еще кружил в моем сознании и порой мешал мыслить ясно. Но Акте, моя путеводная звезда, моя константа, будет моим якорем спасения.
Акте пошевелилась, открыла глаза, и, глядя в их темные глубины, я понял, что мой разваливающийся на куски мир снова обрел целостность.
* * *
Мы готовились к ювеналиям.
Я начал было описывать Акте устроенные на Больших играх зрелища, но она меня перебила:
– Я была там и многое видела, но везде поспеть не смогла бы.
– Ты там была? А почему мне не сказала? Почему не составила мне компанию? Где ты сидела?
– На трибунах вместе с простолюдинами. Хотела увидеть все их глазами.
– И что же ты видела? Что слышала в их толпе?
– Видела псевдогладиаторов; видела, как псевдоохотники бились со львами без клыков, медведями с вырванными когтями и змеями, лишенными ядовитых зубов. Могу сказать, что при всем этом поддельные охотники все же выказали себя храбрецами, лев и без клыков – опасный зверь.
Естественно, во время «охоты» на случай реальной угрозы по периметру площадки были выставлены настоящие охотники.
– И как? Поделись впечатлениями.
– Я сидела позади мужчины, которому посчастливилось поймать жетон. Надо отдать должное твоим людям – они высоко закидывали жетоны, так чтобы их могли поймать самые бедные из публики. Мужчина передо мной аж завизжал от радости.
– Ты видела, какая цифра выгравирована на том жетоне?
– Да, четверка.
– Ха, ему было от чего завизжать, – улыбнулся я, – четверка означала мешок серебряных монет, преимущественно динариев.
– Еще я смотрела пьесу с горящим домом.
– А слона?
– Нет, слона пропустила.
– Какая жалость! Такое вряд ли снова увидишь в обозримом будущем. – Теперь пришла пора для важного вопроса. – Ты ведь слышала, что говорили люди на трибунах. Хочу узнать из первых уст, какого они мнения об играх?
– Они были довольны, это уж точно. Простые люди любят тебя, считают тебя своим, ценят то, что ты о них думаешь, разделяешь их страсти. Особенно им нравится, что ты поддерживаешь плебейскую команду колесничих – зеленых, а не синих, любимцев аристократов. Ну и конечно, за то, что ты не поскупился на эти игры, как и за то, что призовые жетоны по большей части достались беднякам, а не сенаторам из первых рядов.
– А… о заговоре матери кто-нибудь говорил? Ничего такого не слышала?
– Нет, ни слова.
Акте посмотрела на меня так, будто ожидала, что я разовью эту тему, но я не стал. В официальной версии была поставлена точка, и я не собирался добавлять к ней ни слова. Никаких альтернативных историй… даже для Акте.
* * *
Наступил день ритуала первого бритья бороды. Я настоял на том, чтобы это сделала Акте, причем в моей комнате.
– У тебя такие нежные руки, и я тебе доверяю, как никому другому, – сказал я.
Борода у меня была не особо длинная, признаюсь – я ее не раз подравнивал; если бы не подравнивал, уже бы до пупа доросла. Мне нравились короткие бороды, но римлянам не дозволялось их отращивать, разве только варвары могли себе это позволить, но на то они и варвары. О да, еще – философы, но в их случае это было позерством, да и римляне не особо им доверяли. В общем, император должен быть гладко выбрит.
На специальном подносе лежали заранее приготовленные инструменты – стальной нож и бронзовый скребок. Акте взяла нож. Рука у нее слегка подрагивала.
– Не нервничай, успокойся, – сказал я. – Нож в твоей руке у моего горла меня не пугает, я тебе доверяю.
А кому, кроме нее, я мог доверять? Акте распушила мою бороду, как будто все не могла решиться ее срезать.
– Да, кому, как не мне, ее срезать, – сказала она. – Ведь впервые я увидела тебя, когда ты был совсем юным.
– Ага, безбородым юнцом.
– И теперь ты снова станешь если не юным, то безбородым, – сказала Акте и, тяжело вздохнув, начала меня брить.
Когда с бритьем было покончено, я собрал то, что было моей бородой, и сложил в золотую шкатулку, которую должен был отдать Юпитеру. Я опустил крышку. Эта шкатулка символизировала мою юность, которую я теперь, сбрив бороду, должен был принести в дар богам.
* * *
Сотни людей собрались на
