я. – Сегодня все выступают без масок.

– Я лишь хотела сказать, что он прячет свое истинное лицо.

– Большинство женщин находят его весьма привлекательным, – заметил я (да и мужчин; Пизон обладал универсальной популярностью). – Мой изумруд не улучшил твое зрение! Но ты все равно оставь его себе.

Далее следовали сцены с Эдипом, Гектором и Гераклом. За ними – пантомимы: Одиссей и Навсикая, скитания Лето, быстроногая бегунья Аталанта и, наконец, Дафна и Аполлон.

На сцену выплыла Поппея в платье цвета древесной коры. Ее движения были настолько грациозны, что у меня мурашки по спине забегали. Счастливая и беспечная нимфа наклоняется над источником, где живет ее отец – речной бог. Появляется Аполлон в исполнении Отона. На нем короткая туника – слишком короткая для обладателя тощих ног и костлявых коленей – и корона в виде лучей солнца. Корона скользит по парику, парик съезжает набок. Публика смеется. Мне неловко и больно за Поппею, но она стойко исполняет роль.

И вот сцена, которую я репетировал с ней в саду. Рука Отона, похожая на переваренную баранью ногу, опускается ей на плечо – именно на то, которого касался я. Она оборачивается и в точности, как тогда в саду, высвобождается из хватки Аполлона и вскидывает руки. И как она и обещала, публика видит прикрепленные к пальцам ярко-зеленые листья лавра.

Зрители бурно аплодируют, но это не те аплодисменты, которых заслуживает пантомима с участием Поппеи.

– Что ж, возможно, хоть это нанесет урон ее тщеславию, – сказала Акте, когда Поппея с Отоном уходили со сцены.

– Не пойму, о чем ты?

– Она слишком заносчивая – так гордится своей красотой. Говорят, она принимает молочные ванны и специально для этого держит стадо из пяти сотен ослиц, чтобы вдруг не остаться без запасов молока.

– Да? Я ни о чем таком не слышал.

– Пока тебя не было в Риме, у меня хватало времени послушать, о чем говорят на улицах. Все знают про ее ослиц. А еще говорят, у них всех подковы из серебра.

– Пять сотен голов. Знаю, где собирается ее стадо. В сенате, вот где настоящее ослиное сборище!

Акте хихикнула, а Сенека недовольно фыркнул.

Дальнейшие выступления я плохо помню, приближался мой выход на сцену, и я ни о чем другом уже не думал.

Когда последняя группа мимов заканчивала выступление, я тихо встал и ушел за сцену. Галлион последовал за мной. За занавесом меня ожидала кифара и специально приготовленная для выступления туника, длинная и просторная, как у Аполлона. Я снял тогу и короткую тунику. Сердце бешено колотилось в груди, пальцы отказывались слушаться.

Возле стены стоял столик с кувшином вина. Очень хотелось выпить кубок, чтобы унять дрожь в руках и ногах, но я понимал, что не должен так гасить волнение перед выступлением. Потом, потом будет вдоволь вина, но только не сейчас, только не сейчас.

Я надел тунику, неуверенно взял кифару. Галлион прикоснулся к моему плечу и спросил, готов ли я.

– Да, готов.

Но я солгал, я был в ужасе от того, как слабо прозвучал мой голос. Я крепче сжал кифару в потных руках.

Зачем я это делаю? Для чего мне это? Я хотел убежать, скрыться под покровом быстро наступающей ночи. Чем я одержим? Что меня к этому толкает?

Сделал глубокий вдох, чтобы унять несущееся вскачь сердце. И ко мне пришел ответ. Это Аполлон. Он завладел мной и желает, чтобы я, выйдя на сцену, доказал, что являюсь его достойным сыном. Он защитит меня и придаст сил, надо только ему довериться.

– Идем, – сказал я Галлиону, и мы оба вышли на сцену.

Весь зал ахнул. Я мог даже разглядеть в тусклом свете выпученные глаза с яркими белками.

– Дорогая публика! – Галлион скупо отмерял слова, он был талантливым оратором, ничем не хуже брата. – Сегодня я представляю кульминацию празднества, особенное выступление, редчайший, специально для вас приготовленный дар. Ваш император, великий кифаред, до сего дня скрывал свой талант, теперь же он будет петь и играть для вас.

Галлион отступил назад, а я вышел вперед.

Сердце снова учащенно забилось. Я именем Аполлона приказал ему успокоиться. Во рту пересохло, язык онемел, ладони стали горячими и влажными, пальцы словно одеревенели.

– Господа, по доброте своей выслушайте меня, – обратился я к публике традиционными словами.

В зале повисла тишина, и это было ужасно, но потом специальные люди захлопали, и публика, очнувшись, присоединилась.

– Я исполню поэму собственного сочинения «Вакханки».

Я сотни раз держал в руках кифару, но сейчас… о, сейчас все было по-другому! А потом долгая и упорная подготовка взяла верх. Слова песни, над которыми я так мучился, рвались из горла, желая быть услышанными, – скрытая музыка недостойна уважения. Мой голос взмыл, словно птица, мои пальцы волшебным образом овладели струнами кифары, публика передо мной исчезла и в то же время сообщала мне трепет, воспламеняла меня творческим огнем самого Аполлона. Я приносил ему в дар свою песню, дарил ее публике, дарил самому себе.

А потом все закончилось, мистический ветер внутри меня стих, я стоял на сцене и слушал, как публика кричит:

– Слава цезарю! Наш Аполлон, наш Август! Жизнью клянемся, о цезарь, никто не сравнится с тобой!

И все эти крики сопровождали ритмичные хлопки августианов.

Я смог. Вышел туда, куда боялся выйти, показал то, что боялся показать и чего одновременно жаждал, – я переступил заветный порог. Теперь я – настоящий артист, я прошел обряд инициации. Ибо – скрытая музыка недостойна уважения. И только внушающий ужас обряд инициации способен снять покров с этой музыки. Другого пути нет и быть не может.

* * *

После представления я погрузился в странное состояние. Я видел людей вокруг и даже (так мне сказали) разговаривал с ними. Видел, как зажигали в садах факелы, и отметил для себя мягкий цвет их пламени. Оказался в Цезаревых садах (скорее всего, проследовал туда с остальными или меня перенесли). Вокруг меня кружили толпы людей, я слышал голоса, но не вникал в их речи. Над головой шелестели кроны деревьев. Закрывались палатки с едой и напитками. На искусственном озере Августа нас ожидали два корабля удовольствий. Это был частный прием только для самых близких друзей императора. Я ждал его как награду за напряженный день, но теперь, пребывая в состоянии экзальтации, едва замечал, что происходит вокруг. Поприветствовал гостей (думаю, что поприветствовал). Огляделся, увидел друзей, но сейчас не могу сказать, кого именно. Вино, естественно, лилось рекой, и я, как и пообещал себе перед выступлением, пил один