Шрифт:
Закладка:
Поблизости на старой навмахии Августа, где он для развлечения реконструировал классические морские сражения, я буду отдыхать между представлениями, плавая на специально приготовленных лодках со своими самыми близкими друзьями.
– А в конце фестиваля вы увидите нечто превосходящее слона по своей уникальности. Это я вам обещаю, но ничего больше пока сказать не могу. Все откроется только в последнюю ночь.
Сенаторы заерзали на своих местах, их лица уже не были непроницаемыми, глаза возбужденно сверкали. Дело сделано – я перетянул их на свою сторону.
* * *
Время летело незаметно, подготовка к играм шла полным ходом: обновляли навесы в амфитеатре Тавра, углубляли и расчищали навмахию, на жетонах гравировали номера призов, слона обучали его трюку, а организованные мной школы ломились от желающих отточить свое умение в той или иной области. Похоже, многие обрадовались возможности погрузиться в другую жизнь, где толстый сенатор может побыть гладиатором, а юная девушка – укротительницей диких зверей.
Акте все не отвечала, но я ждал и при этом усердно, если не сказать истово сочинял стихи и музыку, которые в скором времени планировал исполнить на публике. Мне безумно хотелось выразить свои мысли и эмоции, но слов катастрофически не хватало. Петроний как-то подверг критике одного поэта, сказав: «Его идеи превосходят их воплощение». О, мне была знакома эта агония – агония артиста, который знает, что хочет донести до публики, но не может. Это сродни желанному до физических мук призу, который у тебя перед носом, но ты никак не можешь до него дотянуться.
Сенека с Бурром регулярно докладывали о том, как продвигается подготовка к играм, каковы сопутствующие процессу расходы, и о том, что по этому поводу говорят на улицах Рима. Их постигло разочарование – люди в большинстве своем хорошо относились к моей задумке.
– Горожане рады, – признал Бурр, – император, организуя свои игры, думает о них, как такому не радоваться?
– И конечно же, им интересно, что ты для них приготовил. Понятно, что простолюдины всегда надеются заполучить какой-нибудь приз, – заметил Сенека, – Они ведь, как тебе известно, жадные.
– Не более, чем все другие люди. Мы все жадные, и разница между нами лишь в том, чего мы жаждем. – Тут я прицельно посмотрел на поразительно богатого для стоика Сенеку. – А твой брат ведь неравнодушен к поэзии?
– Да, – выдержав недолгую паузу, ответил Сенека. – Думаю, ему это близко.
– О, вы, братья, все наделены даром стихосложения, – сказал я. – Потому мне и хотелось бы, чтобы он объявил мой выход на сцену на моих ювеналиях. Какое-то банальное представление мне совсем ни к чему.
– Что ж, хорошо, я спрошу… – улыбнулся Сенека (вернее, выдал слабое подобие улыбки).
Я не выдержал и рассмеялся:
– Знаешь, пора тебе уже маску надевать на наши встречи, настоящую, такую, как в театре, – твое лицо выдает все твои мысли. Но ты не обязан говорить за других, возможно, твой брат почтет за честь мое предложение. Я слышал, у него мягкий характер.
– Так и есть, и, увы, крепким здоровьем он похвастаться не может.
– Еще одна фамильная черта, – заметил я. – Но вы, несмотря на слабое здоровье, не опускаете рук и двигаетесь к поставленной цели. В общем, передай мои слова брату, я был бы рад с ним познакомиться.
* * *
Груз, то есть свинцовая плита, сослужил свою службу – мой голос стал сильнее, хотя я так и не воспользовался прописанным Аристотелем средством. Да, я ждал Акте и в ожидании закончил поэму и сочинил к ней музыку. Плюс к тому я собрал группу молодых александрийцев, которых назвал августианами. Эти ребята должны были ритмично хлопать во время моего выступления, как было заведено в Египте. Хлопки были трех типов: первый – «пчелы» (громкое жужжание); второй – «черепица» (отрывистые хлопки сложенными лодочкой ладонями); «кирпичи» – тяжелые и сильные хлопки открытыми ладонями. По задумке августианы сидели среди публики и хлопали в подходящие моменты, и разные типы хлопков сигнализировали об отношении к происходящему на сцене.
Источником вдохновения для моей поэмы послужили «Вакханки» Еврипида, но я не просто позаимствовал сюжет, я исследовал и развил тему борьбы между непостижимыми для человеческого разума силами и здравым рассудком – между свободой и контролем. Эта борьба под прикрытием греческих мифов происходила внутри меня. В моем случае иррациональное побеждало рациональное. Но вот вопрос: возможен ли компромисс? Могут ли эти две силы сосуществовать внутри меня?
Могут ли сосуществовать два Нерона: один с его аполлонической стороной, правитель империи, и тот, что привержен Дионису и стремится исследовать и развивать свои способности к творчеству?[49]
LIII
День выдался столь прекрасным, что лучше и не вообразишь. Он как будто повторял тот солнечный день, когда меня пять лет назад публично признали императором. Но как же я с тех пор изменился! Тогда мне было шестнадцать, сейчас – двадцать один. Тогда я едва ли представлял себя императором, а сейчас не мог представить себя в ином качестве.
Стоя на балконе, я наблюдал за разворачивающимся на сцене театра Помпея действом. Комедия Афрания «Пожар» была настолько реалистична, что актерам приходилось спасать от огня предметы обстановки. В поставленном по мифам балете в театре Марцелла зрители могли воочию увидеть зачатие Минотавра, мало того – парящий над сценой Икар, будучи подвешен на веревках, в какой-то момент сорвался и рухнул вниз, обрызгав кровью публику в первых рядах… правда, в отличие от мифического героя, выжил. Были и особенные греческие танцы, после которых я даровал принимавшим в них участие танцорам римское гражданство. И в это же время шли представления на сцене Большого цирка.
Расположившись в царской ложе моего нового амфитеатра, я наблюдал, как сенаторы и всадники в костюмах гладиаторов бьются друг с другом на деревянных мечах и трезубцах, а «укротители» диких зверей укрощают уже прирученных. По окончании каждого действа я вставал и бросал в толпу зрителей жетоны, на которых были выгравированы номера невиданных до той поры призов. Ухвативший жетон мог получить в награду тысячу птиц, тюки еды, купоны на зерно, одежду, серебро, драгоценные камни, жемчуг, картины достойных художников, рабов, гужевой скот, дрессированных диких зверей, даже корабли, дома и фермы.
И наконец – обещанный, невиданный финал празднеств в театре Марцелла. Наездник верхом на дрессированном слоне спускался по натянутому от верхних рядов к сцене канату. Канат проседал и раскачивался из
