погубить. Многие прибегали к самоизувечению, чтобы сделать себя негодными в военной службе: они отсекали себе пальцы рук или ног, портили глаза и совершали всякие другие членовредительства. «Самая нежная мать подставляла палец любимого сына под кухонный нож доморощенного оператора», — говорит современник.

Результатом уклонения от воинской повинности был огромный недобор рекрутов, за который отвечали еврейские общины. В Пе­тербурге донесения о результатах всякого набора с евреев вызывали крайнее раздражение: в упорном нежелании людей расстаться почти навеки с родными и близкими, с ведомыми на избиение и крещение малыми детьми, видели проявление преступной воли. И вот к пре­жним мерам «пресечения» и обуздания решили прибавить новые. В декабре 1850 г. Николай I повелел: за каждого недостающего рекру­та брать в солдаты трех человек не моложе 20 лет, а за каждые две тысячи рублей податных недоимок по одному рекруту. В следующем году (22 октября) были изданы жестокие правила о «пресечении ук­рывательства евреев от рекрутской повинности»: беглецов ловить, сечь розгами и сдавать в солдаты без зачета; штрафовать те общины, где они укрываются; вместо недостающих очередных рекрутов сдавать на службу их родных, даже отцов семейств, или общинных сбор­щиков и старшин («штрафные»). Полный террор воцарился в общи­нах после объявления этих указов. Кагальные старшины, как фис­кальные агенты, поставлены были перед альтернативой: быть «раз­бойниками или мучениками» (выражение современника), хватать без разбора и сдавать в рекрутские присутствия всякого встречного юно­шу или мальчика либо самим надеть серую шинель и идти в солдаты в качестве «штрафных». И в черте оседлости пошла звериная охота на людей: ловили взрослых, сдавали в солдаты, единственных кор­мильцев семьи, хватали детей начиная с 8-летнего возраста для едачи в кантонисты, но и после этой ловли во многих общинах не хвата­ло рекрутов, и число «штрафных» из кагальных старост все росло.

Плач и стон стояли на улицах еврейских городов, перед воин­скими присутствиями, где родители и родные прощались с осужден­ными на вечную солдатчину. Но ярость правительства еще не утоли­лась, и в 1853 г. были изданы, «в виде опыта», новые временные пра­вила: всем еврейским общинам и отдельным лицам разрешено было «представлять за себя в рекруты пойманных беспаспортных едино­верцев своих» из других городов. Всякий, отлучившийся без паспор­та из места своего жительства, мог быть схвачен кем угодно и сдаваем в солдаты взамен очередного рекрута из семейства ловца; такой «пойманник», каких бы лет он ни был, сдавался в солдаты, а поймавший получал зачетную квитанцию в представлении рекру­та. Пошла новая дикая охота: уже не кагальные только ловцы иска­ли живой добычи, а шло на ловлю каждое частное лицо, которое хотело заменить себя или члена своей семьи рекрутом из чужой се­мьи или просто заработать на зачетной квитанции. Образовались группы еврейских бандитов, которые рыскали по дорогам и постоялым дворам, посредством обмана или насилия отнимали у проезжих их паспорта и затем представляли их в воинские присутствия как пойманных беспаспортных. Никогда еще, под давлением сверху, ев­рейские массы не доходили до такой деморализации. Еврей еврею стал волком. Боялись отлучаться за версту от города, в каждом не­знакомом встречном видели ловца или бандита. Рекрутская инкви­зиция достигла в эти годы крайнего предела мучительства. Она на­травила еврея на еврея, вызвала «войну всех против всех», смешала мучеников с мучителями, осквернила душу народа...

Это было в годы Крымской войны. Вооруженный с ног до го­ловы «жандарм Европы», презрительно грозивший «закидать шап­ками» неприятеля, не устоял против армии турок и «гнилого Запа­да». Тысячи русских трупов легли под стенами Севастополя; сотни еврейских солдат были зарыты здесь в «братских могилах». Неволь­ники дореформенной России, евреи умирали за отечество, которое вело с ними беспощадную войну в течение 30 лет. Скоро выяснилось, что павшие под стенами Севастополя запечатлели своей смертью не славу, а бесславие старого режима. Зародыш новой России затрепе­тал под гниющим трупом старой, крепостнической, скованной цепя­ми военно-полицейской государственности.

Для полноты мрачной картины, для симметрии между концом николаевского царствования и его зловещим началом, недоставало еще одной подробности — ритуального процесса, наподобие Велижского (выше, § 26). И такой процесс явился. В декабре 1852 и январе 1853 г. в городе Саратове пропали два русских мальчика, трупы ко­торых были найдены спустя два-три месяца на Волге с ранами и при­знаками обрезания. Последнее обстоятельство навело следователей на мысль, что преступление совершили евреи. В Саратове, располо­женном вне черты оседлости, находилась тогда маленькая еврейская колония, состоявшая из четырех десятков солдат местного гарнизо­на и нескольких «вольных» евреев-торговцев и ремесленников, живших в запретном приволжском городе по милости полиции; было и несколько выкрестов. На эту-то колонию и направилось подозрительное око следователей. Руководитель следствия, ко­мандированный из Петербурга чиновник Дурново, сразу направил розыск в сторону ритуального убийства. Нашлись и свидетели-об­личители из круга невежественных людей, находившихся под влас­тью изуверской легенды. Были арестованы оператор по обрезанию («могел») солдат Шлиферман, торговец мехами Янкель Юшкевичер, его крещеный сын и некоторые другие. Все они, несмотря на мучи­тельные допросы, с негодованием отрицали свою причастность к убийству и гнусную ритуальную сказку вообще. В июле 1854 г. была назначена, по повелению Николая I, особая «судебная комиссия» не только для раскрытия данного преступления, но и для «исследова­ния догматов религиозного изуверства евреев». Последняя, теорети­ческая задача была в 1855 г. возложена на специальную комиссию при Министерстве внутренних дел; среди богословов и гебраистов, заседавших в этой комиссии, был и профессор-выкрест Даниил Хвольсон, научно доказывавший неосновательность ритуальной ле­генды. После двухлетних расследований судебная комиссия, не най­дя достаточных улик против оговоренных, постановила их освобо­дить, но «оставить в сильном подозрении» (1856).

Это было уже в царствование Александра II, накануне либераль­ного режима. Когда «Саратовское дело» после ряда инстанций пере­шло в Государственный Совет, здесь возобладало мнение, высказан­ное раньше Николаем I в резолюции по Велижскому процессу: не весь еврейский народ, а тайная изуверская секта в нем может быть подозреваема в ритуальных убийствах. На этом основании Государ­ственный Совет признал главных подсудимых, Шлифермана и ста­рика Юшкевичера с сыном, виновными и приговорил их к каторж­ным работам; Александр II утвердил этот приговор (май 1860). Сла­босильный Юшкевичер был оставлен в тюрьме, пока не был осво­божден по повелению Александра II, к которому во время его приез­да в Париж обратился председатель еврейского «Альянса» Кремье с просьбою о помиловании несчастного (1867 г.). Так ворвалось на­следие темного прошлого в прояснившуюся жизнь новой России, которая переживала «эпоху великих реформ».

§ 45. Десятилетие реформ (1856—1865)

Когда после смерти Николая I и несчастного для России конца Крымской войны были возвещены освобождение крестьян и другие реформы Александра