Феликс десяти минут не дотерпел, ворвался ко мне через восемь и застыл на пороге с открытым ртом – я на секунду вообразила, что он не находит слов от восхищения. Однако через секунду он нашел слова:

– И в таком виде ты собираешься бродить по самому многолюдному городу мира?

Я даже не успела обидеться, как он подскочил ко мне, плюхнул меня в кресло и сорвал с моих ног роскошные туфли-лодочки:

– Как ты думаешь, сколько миль ты пройдешь сквозь густую толпу в этих летучих голландцах? Или ты вообразила, что мы собираемся разыгрывать спектакль „Средь шумного бала, случайно…“? Немедленно надевай кроссовки!

– Кроссовки – это кеды?

– Ну, если хочешь, кеды, только скорей, а то мы никуда не попадем.

– Но у меня нет кед!

– Ты ехала в Нью-Йорк и не взяла с собой кеды?

– У меня вообще нет ни кроссовок, ни кед! – заорала я.

Он тут же успокоился:

– Ладно, пока надевай, что хочешь, а после завтрака мы первым делом купим тебе кроссовки!

Тут я разозлилась – за кого он меня принимает:

– На какие шиши мы, интересно, их купим? Мне выдали по 12 долларов на день.

– Но мне выдали больше!

– Я от незнакомых мужчин таких дорогих подарков не принимаю!

– Я не собираюсь их тебе дарить – перед отъездом ты мне их вернешь.

– И что ты будешь с ними делать?

Он задумался:

– Я бы подарил их одной из своих немецких подружек, но у них у всех размер не меньше 39-го, не то что у тебя! – тут он наклонился и поцеловал мою ногу. – А я, как ваш Достоевский, обожаю женщин с маленькими ногами.

От его пальцев, державших мою ногу, шел такой поток электричества, что я предпочла прекратить спор: возникала опасность, что мы вообще никуда не пойдем.

– Пошли завтракать, а по дороге все обсудим!

Мы весело позавтракали и пошли покупать мне кроссовки. О ужас! – кроссовки стоили 46 долларов, и следовало бы отказаться, но во мне произошло странное преображение – мне нравилось подчиняться Феликсу. До сих пор я всегда управляла своими мужиками, хоть мужьями, хоть любовниками, и все они быстро мне надоедали. А тут я вдруг погрузилась в полную благодать, я почувствовала себя настоящей женщиной, готовой выполнять любые требования этого наглого полунемецкого мальчишки. Он безжалостно проволок меня по главным достопримечательностям Нью-Йорка, не давая ни минуты передышки. И не знаю, сам ли Манхэттен оказался таким прекрасным, или просто мой спутник превратил его в Изумрудный город, но я совершенно забыла про Лину Викторовну, брошенную мною на произвол судьбы. И только к полуночи, вернувшись в отель, я вдруг вспомнила о ней, одиноко уткнувшейся в свой компьютер. Ужаснувшись собственной беспечности, я выскочила из лифта на ее этаже и помчалась к ней.

В Лининой комнате ничего не изменилось: она, все так же странно сгорбившись, сидела за столом, и пальцы ее летали по клавишам киборда. Мне показалось, что она за этот день ни разу не встала со стула, даже для того, чтобы сходить в уборную. Впрочем, если ничего не пить, это возможно. Я осторожно налила стакан воды и поставила прямо перед ее носом, но тревожить и звать не стала. Когда я уже бежала к лифту, меня пронзила страшная мысль, что ее сумка со всеми деньгами и документами так и лежит на столе – там, где я ее позавчера оставила. А по слухам, Нью-Йорк просто кишит ворами. Я развернулась, вскочила в Линин номер и обнаружила сумку на месте, проверила деньги и документы – все было цело – и решила для верности сумку взять с собой, не могла же я запереть Лину в номере.

Добравшись наконец до своей комнаты с сумкой в руках, я увидела, что под дверью, поджав ноги по-турецки, сидит Феликс, опираясь локтем о какой-то большой тюк. Выражение лица у него было несчастное, и это сразу заставило меня заподозрить, что он притворяется.

Увидев меня, он вскочил на ноги и пожаловался:

– Представляешь, мой сосед по комнате устроил настоящий пир по поводу своего удачного доклада. Мне ничего не оставалось, как взять свою постель и сбежать – там все пьяные, и дым стоит перемыслом.

– Коромыслом, – поправила я его автоматически.

– Коромысло – это такая дуга, на которую вешают ведра, правда? При чем же тут дым?

На этот вопрос я ответить не могла, зато могла задать свой:

– А почему бы тебе с ними не выпить?

– Тебе, как русской девушке, этого не понять, но я не переношу мужчин, воняющих спиртным перегаром.

– И ты думаешь, что я, как русская девушка, их люблю? Но бог с ними. Лучше скажи, что ты делаешь под моей дверью?

– Я надеялся, что ты позволишь мне поспать у тебя на полу. Если ты считаешь, что это неприлично, я могу постелить свое одеяло на лестничной площадке, хоть там ужасно дует из окна.

Я посмотрела в его бархатные, обрамленные длинными ресницами глаза и сообразила, что он нисколько и не рассчитывал скромно спать у моих ног на полу. И тут во мне проснулся бес, он зашептал мне в ухо: „А почему бы нет? Кто тебя ждет, кому ты обязана хранить верность?“

Я быстро отперла дверь:

– Заходи скорей, пока никто нас не засек.

И на всякий случай дверь заперла.

Он вошел, бросил свое одеяло на пол и сказал:

– А теперь давай сначала сыграем в Золушку.

– Как это, в Золушку?

Он усадил меня в кресло и начал расшнуровывать мои кроссовки. Стащив кроссовки, он снял с меня носки, которые мы купили вместе с кроссовками, и, сунув руки в карманы, ловкими движениями фокусника вытащил оттуда мои начисто забытые шикарные туфли-лодочки.

– Сейчас мы проверим, ты действительно принцесса или притворяешься. – Лодочки наделись на меня без проблем. – А ну, пройдись! – скомандовал он.

Я не заставила себя просить дважды – встала и прошлась перед ним походкой киномодели.

– Кажется, действительно принцесса, – пробормотал он. – Куда же деться мне, еврейскому простолюдцу?

– Простолюдину, – поправила я, – место на полу у ног принцессы. Устраивайся, а я пойду в душ.

Он стал печально расстилать одеяло на полу, прямо на потертом линолеуме.

– А простыню ты не взял?

– Я как-то не подумал.

– Ладно, возьми мой халат. Не будешь же ты спать на голом полу!

– А как же ты будешь без халата в присутствии малознакомого просто – как его? – простолюбимца?

– А я надену