Не успела я толком отрегулировать воду, что в нашем дешевом отельчике было непростой задачей, как в щель между пластиковыми занавесками просунулась кудрявая каштановая голова:

– А ты не позовешь простолюбимца помыться вместе с тобой? Он очень скромный.

И не дожидаясь ответа, он влез в душевую кабину совершенно голый и очень складный. Я, глубоко вздохнув, попыталась проглотить сердце, стремящееся выскочить через рот, и промямлила:

– Тут очень тесно.

– Это чудно, что тесно! Дай я тебя помылю!

Он набрал в ладонь горсть шампуня и начал меня намыливать, мягко, нежно, ненастойчиво. От каждого его касания я все больше теряла голову, но мне кажется, что одной рукой он меня намыливал, а другой все тесней прижимал к себе.

– А теперь пора намылить меня, – прошептал он. – Нет, нет, не спину, и не плечи, а тут, да, да, тут. Ниже, еще ниже, и хорошо бы двумя руками. О, какие руки! Какой Бог наградил тебя такими руками?

Почти теряя сознание, я все же похвасталась:

– Лина называет меня Лилька-золотая ручка.

Он подхватил меня на руки и, намыленную и мокрую, как была, уложил на кровать. После чего началось такое, что словами описать нельзя. У меня было два мужа и с полдесятка любовников, но до Феликса я не понимала, зачем женщины занимаются любовью с мужчинами и почему то, чем они занимаются, называется любовью. Наверно, для того, чтобы была семья, чтобы были дети, чтобы муж был удовлетворен, чтобы считалось, что у тебя есть любовник, но ни в коем случае не для своего удовольствия.

Я не знаю, сколько это длилось, а когда кончилось, я так заорала, что не узнала своего голоса. Но мне не было стыдно.

– Ладно, можешь спать у меня, – прошептала я и повернулась к нему спиной. Это было ошибкой, потому что только я коснулась спиной его живота, как он обхватил меня двумя руками и стал гладить так, что у меня опять все поплыло в тумане и в небе под веками засверкали звезды.

Проснулась я от телефонного звонка. Пока я сообразила, где я и где телефон, прошла, наверно, целая минута.

– Лилька, ты жива? – услышала я голос своей школьной подружки Ксанки, которая несколько лет назад удачно вышла замуж и уехала из Харькова в Нью-Йорк, – ты же обещала вчера вечером прийти к нам. Куда ты пропала? Я весь вечер звонила, и никакого ответа.

– Понимаешь, после моего доклада на конференции мне пришлось встретиться… – начала отважно врать я.

– Ни с кем тебе не пришлось встретиться – я вызвонила твоего ассистента Юрика, и он сказал, что ты начисто пропала и все тебя ищут.

Делать было нечего, и я решила сказать правду:

– Ладно, сознаюсь – я завела курортный роман.

В этот момент Феликс вырвал у меня трубку и сердито шмякнул на рычаг.

– Курортный роман, говоришь? – прорычал он. – Сейчас я покажу тебе курортный роман! – И показал такое, что мы опоздали не только к началу заседаний, но еле-еле успели ко второй части.

– Жаль, что мне некому на тебя жаловаться, а то я бы написал донос, – скривив губы, прошипел Юрик, когда мы вошли и сели рядом с ним.

Я догадалась, что он ревнует. Сидеть рядом с нами ему было тяжело, и поэтому он сослался на головную боль и ушел. И мы тоже вскорости ушли – после такой ночи мы оба потеряли интерес к научным вопросам. Это получилось очень удачно: Юрик у входа в отель столкнулся с Линой, у которой поехала крыша, и к моменту, когда у Юрика тоже поехала крыша, мы с Феликсом оказались под рукой и повезли Лину к Ксанке.

Ксанкин дедушка недаром считался великим волшебником, раз он сумел вернуть Лине память, но даже он не мог получить ответа на свои вопросы. Толком она ответила только на один – почему рассказ Сабины оборвался так неожиданно, „на самом интересном месте“?

– Потому что наутро наш дом разбомбили и наши сеансы закончились.

– А что было дальше?

– Через месяц немцы взяли Ростов, и дальше ничего не было, потому что они убили Сабину.

– Вот что, – объявил профессор. – Лилька, теперь ты обязана вытянуть из Лины Викторовны все подробности ее романа с Сабиной. Ведь это был роман, не правда ли?

Лина, не задумываясь, ответила:

– Как вы точно это назвали – роман. Я больше никогда в жизни никого так не любила.

Мы вышли от Ксанки, огорошенные и потрясенные, наивный Юрик даже плакал, да и я готова была разреветься. Конечно, мы слышали про массовые расстрелы евреев во времена немецкой оккупации, но одно дело – услышать, а другое – увидеть на экране. А кроме того, все это было так давно, задолго до нашего рождения, почти при Чингисхане. Но тут некстати вылез Феликс со своими рассказами про футбольные матчи в Змиевской балке – выходило, что она и вправду существовала даже сейчас, а не во времена Чингисхана. Мальчишки играли в футбол прямо на ямах с трупами расстрелянных. Какая сволочь это придумала?

Лина Викторовна пожаловалась, что у нее стеснение в сердце, и Феликс тут же подозвал такси:

– Предупреждаю – платить буду я. Ведь я получаю деньги от немецких властей, и надо их скорей истратить, они жгут мне руки.

Мы приехали в отель, принесли Лине китайский обед и уложили ее спать.

– А теперь пошли читать, что она написала, – объявил Феликс по дороге к лифту, а Юрик жалобно заныл:

– И я с вами!

– Ты не хочешь побегать по Нью-Йорку? – спросила я. Юрик был мне ни к чему. – Ведь завтра утром мы улетаем.

Феликс как стоял, так и сел прямо на грязный пол.

– Что значит – завтра утром улетаем?

– Что это может значить? Складываем вещички, едем в аэропорт и садимся в самолет „Нью-Йорк-Москва“.

– А почему ты мне об этом не сказала раньше?

– Я думала, ты знаешь – ведь сегодня последний день конференции.

– Вам что – ни одного добавочного дня не дали?

– Мы – бедные российские граждане, у нас нет денег на вашу буржуазную роскошь.

– Хорошо, раз так, идите к Лильке в номер и ждите меня – я тут же вернусь. Но без меня не читать, ладно?

И убежал – прямо по лестнице, не дожидаясь лифта.

Мы с Юриком отправились ко мне, и я всю дорогу волновалась, что подумает обо мне Юрик, увидев развороченную постель и разбросанные по полу