– Чей это хутор, хлопец?

По его надменно-пренебрежительному взгляду я узнал пана. Это был тот подкормий, чья карета едва не сбила нас с батькой по дороге к Хмельницкому.

Я силился вспомнить его имя, но не мог.

– Холоп, ты что, немой? Отвечай пану! – прикрикнул на меня другой всадник, явно желая угодить пану.

«Наверное, сам – панский холоп, только наряженный…» – во мне вспыхнула неприязнь к этому чужаку, да и ко всем остальным, ни с того ни с сего заявившимся к нам на хутор.

С трудом преодолевая это чувство, я сказал громко и отчётливо:

– Это хутор моего батьки. Он – казак реестра…

– Реестр – это хорошо, – согласился пан. Взгляд его скользнул по бандуре, лежащей у моих ног: – Ты что же, играешь на бандуре, казачок?

– Играю! – с вызовом ответил я.

– Небось и петь можешь?

– Могу!

– Ну так сыграй и спой для меня и моих друзей. Я тебе заплачу, – сказал пан добродушно. Он обвёл хозяйским взглядом свою свиту, сдержанно при этом усмехнувшись. – Мы ведь послушаем, панове, что изобразит нам этот казачок?… Это, должно быть, забавно…

Спутники пана закивали, заулыбались.

– Мне ваших грошей не надо, – рассердился я. – За гроши я петь не стану!

В глазах подкормия промелькнуло что-то живое. Он опять оглядел своих спутников и вдруг расхохотался во весь голос:

– А казачок-то с характером! Ты прав, хлопчик, песня не продаётся. Не хочешь денег, так спой просто так, если, конечно, не соврал, что петь умеешь.

– Я никогда не брешу. – Я злился теперь на себя самого и на то, что приходится разговаривать с этим вельможным паном.

– Коли не брешешь, так пой! – Пан легко соскочил с коня.

Гайдуки тут же расстелили кошму. Пан сел, поджав по-турецки ноги, и выжидательно уставился на меня.

Я взял бандуру и запел.

Пан слушал меня внимательно. Когда я закончил первую думу, он попросил, чтобы я спел ещё, затем ещё…

Спутники пана, которые тоже слезли с коней и расположились полукругом за его спиной, перешёптывались меж собой, поглядывали на меня насмешливо и снисходительно. Но коль скоро меня слушал пан подкормий, они слушали тоже.

Пан же глядел на меня всё с большим интересом. Он даже стал пристукивать ладонью по колену в такт моему пению. А когда я исполнил все свои песни и замолк, захлопал в ладоши:

– Кто научил тебя этим песням, казачок?

– Никто. Я сам сочинил.

Пан не поверил:

– Неужто сам?

– А кто ещё? – простодушно ответил я. Злость на пана и его гайдуков, пока я пел, из меня куда-то улетучилась.

Пан довольно хмыкнул и стал накручивать на холёный палец с золотым перстнем длинный холёный ус.

– Как же зовут тебя, казачок?

– Мыкола, сын Остапа Кердана.

– А где сейчас твой отец?

Я глянул в сторону хутора и увидел батьку, торопливо поднимающегося по склону. Он заметил всадников у ветряка и шёл узнать, кто они и зачем здесь.

– Да вот он, мой батька! – Я побежал ему навстречу.

Батька обнял меня, заглянул в глаза: не обидел ли кто.

Мы вместе подошли к пану, который уже поднялся с кошмы и стоял, потягиваясь и разминая затекшие ноги.

Батька слегка склонил голову, приветствуя пана, но шапку не снял. Один из гайдуков, особенно рьяный, тут же вскричал:

– Ты что, не видишь, кто перед тобой, хлоп! Шапку долой перед паном подкормием!

– Снимай шапку, казак, если ты, конечно, не шляхетского роду! – поддержали другие охотники.

Батька ответил тихо, но с достоинством, глядя прямо в глаза пану:

– Род у меня не шляхетский. Да только мы, казаки, – сословие воинское и шапки снимаем лишь пред иконой Божьей да на Раде войсковой, обращаясь к товарищам! Будь ласка, пан Немирич, скажи, что привело тебя на мой хутор, мне за воинскую службу Речи Посполитой данный? – Батька назвал имя пана, которое я сам не мог вспомнить.

Пан Немирич, подкормий киевский, поднял руку, давая знак успокоиться своим гайдукам, схватившимся было за сабли.

– Здравствуй, казак! Прости, что явился без приглашения. Охотились здесь поблизости… – сказал он вполне миролюбиво. – Послушал я ненароком, как твой сын песни слагает. Хочу сказать, что он Создателем в макушку поцелован. Песни сочиняет такие, что и маститые поэты Речи Посполитой, такие как Вацлав Потоцкий и Кристоф Опалинский, с коими мне встречаться доводилось, вполне удостоили бы его своей похвалы…

Батька слушал его, как будто не понимая, о чём пан говорит.

А пан Немирич продолжал неспешно и величаво:

– Поверь мне на слово, казак, ведь я и сам не чужд музы Калиоппы: талант у твоего сына есть. Он поёт потому, что не может не петь! У него душа горит и рвётся наружу! Ему учиться надобно, чтобы сей талант, как завещал нам Создатель, не пропал всуе! – Тут он посмотрел на меня и спросил: – Ты читать умеешь?

Я отрицательно покачал головой и теснее припал к батьке.

– Вот видишь, казак, – милостиво улыбнулся пан Немирич, – я прав: учиться надобно твоему сыну. И счастье твоё, что я могу в этом помочь.

Словно вдохновившись собственной щедростью и благородством, пан Немирич заговорил горячо, от его былой напыщенности и следа не осталось. Пан даже начал казаться мне не таким уж плохим человеком, как представился сначала.

– Вместе с Остапом Киселём я образовал на Волыни свою академию, – вдохновенно говорил он. – Там совершенно бесплатно учатся дети разных сословий, есть и казацкие сыны, такие как твой. А преподают им знатные учёные мужи со всей Европы. Обучают поэтике и риторике, философии и теологии, и всё это на латыни… Если решишься послать своего сына в академию, он будет учёным человеком и может впоследствии стать настоящим поэтом, таким как славные Овидий и Гораций!

Батька, как мне показалось, растерялся от столь необычного предложения.

Пан Немирич, закончив свою пылкую речь, легко вскочил в седло и, тронув коня, добавил напоследок привычно высокомерно:

– Надумаешь учить сына, найдёшь меня в Киеве! Только смотри не затягивай. Занятия в академии уже начались!

Он гикнул, дав коню шенкелей, и вместе со своей свитой умчался, озадачив батьку сложным выбором.

Глава вторая

1

– Ну что, Мыкола, поедешь учиться к пану в академию? – спросил батька, когда мы остались одни.

Я набычился:

– Попом ни за что не буду! Я – казак!

– И казаку добрая латынь не помешает… Богдан Хмельницкий уж на что славный рубака, а Овидия с Горацием наизусть знает. Да и я латинские вирши читывал когда-то…

– А кто