Шрифт:
Закладка:
– Так надеялся, что сегодня больше не вызовут, но… Девочки уже спят, не стоит их будить. Давай попрощаемся – и я поеду. Смотри – дочерей я оставляю на тебя! Присмотришь ведь?
– А как же! – ещё слегка удивлённо ответил Матвей. – Кто ж такую красоту без пригляду оставляет? Вы не беспокойтесь. Я за них любого в капусту порубаю.
– Верю, – без улыбки ответил Наганов. Пожал Матвею руку, крепко обнял его. Уже подходя к двери, повторил:
– Запомни: в табор больше ни ногой!
– Есть в табор ни ногой, – машинально ответил Матвей. Через минуту внизу послышался звук подъехавшей машины. Коротко прошумели шины – и всё стихло.
– Как это – «ни ногой»?! – голосила Машка на следующее утро, бегая по комнате и бросая на сестру и Матвея гневные взгляды. – Как это – «нельзя»? Столько собирались, столько обещали, тётя Сима нынче нас ждёт, – и вдруг нельзя?! Почему?! Что случилось?! Всегда можно было, а теперь – нет?! Матвей! Ты же с отцом разговаривал! Отвечай немедленно – почему мы не можем пойти в гости?! Ты сам туда бегал целый месяц, даже ночевать оставался – а нам…
– Машка! Почём я знаю? Егорыч сказал – «ни ногой», и всё! Я даже спросить ничего не успел! Телефон затрезвонил, и вашего батьку за порог снесло! Как всегда! Позвони ему на службу и сама узнай!
– В самом деле, какая-то глупость, – пожала плечами Светлана. – Что за опасность может быть в таборе? И почему именно сейчас? Не могу понять. Впрочем, какая разница? Всё равно мы сегодня уезжаем и…
– Светка! Как это «уезжаем»? Ты же обещала! Ты сама мне давала слово, что перед отъездом мы пойдём в табор! И возьмём с собой Патринку… да-да, ей уже можно! Она же спит и видит наших цыган послушать!
– Маша, это же кишинёвцы! Кого там слушать?!
– Светлана, там же тётя Сима!
– Я сказала – нет. Отец запретил, нам пора ехать на дачу, и…
– Это нече-е-естно! – завопила Машка так пронзительно, что Матвей поморщился, а Патринка зажмурилась. – Ты обещала! Ты комсомолка! Ты цыганка! Ты моя сестра! Как ты можешь слова не держать?!
– Матвей! Скажи ей! Ведь отец велел…
– Вообще-то он мне это велел… – буркнул Матвей. – Непонятно почему.
– Но ведь без тебя мы никуда не пойдём! – Светлана отвернулась и отошла к распахнутому окну.
Стояло свежее, ясное утро. На рассвете прошёл короткий дождь, и листья старых деревьев во дворе были покрыты дрожащими каплями. Внизу, на траве, скакали, прорвавшись сквозь мокрую листву, солнечные зайчики. От цветущей липы сладко тянуло мёдом. Со стороны пустыря доносились мальчишеские вопли, стук мяча. Маленький самолётик пересёк небо серебристой полосой. Следя за ним взглядом, Светлана подумала: «В самом деле, нехорошо получилось. За целый месяц не выбрали времени! Тётка обидится… А осенью табора здесь уже не будет. И больше в самом деле никогда…»
– Ну, хорошо, – сказала она, отворачиваясь от окна. – Наверное, вы правы. Тогда пойдём сегодня вечером и…
– Почему «вечером»? Прямо сейчас надо!
– «Прямо сейчас», Марья, в таборе одни дети и старики: женщины в городе гадают. А к вечеру тётя уже вернётся. Мы придём, посидим немного, потом – домой. А наутро – в поезд и в Селятино! Так будет честно, я надеюсь?
– Светочка, моя дорогая! – кинулась на шею к сестре Машка. – Надо будет обязательно твою гитару взять!
– Колбасы надо будет взять, – усмехнулась Светлана. – Сахара, чая. И ещё чего-нибудь. Постараться чего-нибудь сладкого купить для детей. В табор, Марья, с пустыми руками не приходят. И не забудь: форма одежды – цыганская, а не эти твои куцые платьишки! Юбка, конечно же, нестираная в шкафу валяется? Вынимай, давай посмотрим… Главное, чтобы к вечеру снова дождь не начался!
Беспокоилась Светлана зря: за весь день по небу не пробежало ни тучки. Солнечное небо целый день сияло над городом и лишь к вечеру слегка поблёкло, затянувшись нежной сиреневой дымкой на востоке. Солнце нехотя спускалось к закату, золотя придорожную повилику, играя длинными полосами в лопуховых зарослях, искристой россыпью мелькая на воде ленивой речонки. Тут и там звенящими столбиками толклись комары. Пахло клевером. В высокой траве мелькала земляника, и Машка набрала её полную пригоршню, то и дело срываясь с дороги на обочину. В конце концов она уколола босую ногу о чертополох и взвыла:
– Ой-й-й! Вот зараза-то!
– Я тебе говорила – нечего фасонить, – строго заметила Светлана. – Не умеешь ходить босиком – не берись. Я вот в туфлях…
– Ну и дура! Какие туфли под цыганский наряд? Глупо выглядит – во-первых! А во-вторых – надо же оказать уважение! Все таборные – босые, подумают ещё, что мы задаёмся! Вон Патринка…
– Какое же это будет уважение, если ты не сможешь даже сплясать с наколотой ногой? Надень тапочки хотя бы до табора!
– Да ведь мы пришли уже, Светка, – сказал Матвей, останавливаясь. – Вон они – палаточки! Вон цыганки бегают, уже вернулись… А вон… вон Ибриш! Эй! Здорово! Вот, сестёр привёл, как обещал!
Взвизгнув, Машка совершила пируэт вокруг своей оси, и её красная юбка вздулась колоколом вокруг покрытых застарелыми и свежими ссадинами коленей. Патринка спряталась за её плечо, осторожно улыбаясь. Светлана медленно-медленно обернулась.
От реки лёгкой рысью бежали кони. Гнедые, рыжие, один вороной… Таборные парни сидели верхом, смеялись, что-то кричали друг другу. Вот один из них махнул рукой, повернул большого жеребца, подлетел к дороге, спрыгнул – и с дочерна загорелого лица блеснули жёлтые глаза и сверкнули в улыбке зубы.
…Ибриш ни минуты не верил в то, что эти городские красавицы придут к ним в табор. Не верил, хотя Симка ждала племянниц и уже начинала сердиться:
«Что это за цыгане, обещали – и нет их! Возгордились, что ли, через край? Или вовсе родню позабывали?»
«Да брось, не жди, не придут они… Что им тут делать?» – усмехался Ибриш. И – сам ждал каждый день, с раннего утра начиная высматривать на дороге Мотькину фигуру. Но друг раз за разом приходил один, смущённо улыбался:
«Ну, что я сделаю? Работает Светка, как трактор! Летняя смена в садике, куда деться…»
Ибриш как можно безразличнее пожимал плечами, чувствуя, что с каждым разом ему всё больнее слышать это. Он отчаянно хотел видеть Светлану – и никому не мог сказать об этом.
Про себя он уже трижды проклял тот день, когда поддался Мотькиным страстным уговорам и решился прийти на Светкины именины. В квартире в тот вечер не было взрослых, одна молодёжь: городская, смешливая,
