Гомон усилился. Визири не одобряли таких сложностей. Как и я. Ведь я надеялась, что, находясь рядом с ними, сама подведу их к правде, к своей, а не к настоящей!

– Сражается за кого-то другого? – Като испустил долгий язвительный вздох. – Во имя Лат, разве недостаточно Мансура и йотридов?

– Кому больше всех выгодно продолжение смуты в Аланье? – спросил Хизр Хаз. – И кто больше всех выиграл от смерти шаха Тамаза?

– Ты говоришь, как звучит ситар с вырванными струнами, – сказал Като. – Понятия не имею, к чему ты клонишь.

Я тоже не понимала.

– Подумай сам, – ответил Хизр Хаз. – Кто враг и нам, и Мансуру, всем? Путь потомков.

Окно под моими когтями задрожало от шума и гомона. Итак, детали собраны в целое, но увидят ли за трещинами мой образ?

Хадрит взревел громче всех:

– У Пути потомков нет лица. Нет главы. Их последователи рассеяны и скрываются. Очень сомневаюсь, что это они.

Что же привело Хизра Хаза к такому проницательному заключению? Я надеялась, что не наш недавний разговор. Или он догадался, что это я? Не поэтому ли не позволил мне присутствовать на собрании?

– У меня есть другая теория.

Легкий, нежный девичий голос. И неуловимый абядийский акцент. Но я не видела в зале ни единой девушки.

– Да, Рухи, – сказал Хизр. – Лично я доволен, что Апостолы проявляют интерес к этому делу. Скажи нам, что ты думаешь.

Она из Апостолов Хисти? Я считала, что они останутся в стороне от конфликта из-за престолонаследия.

– Большинство из вас не знают меня, – сказала она, – но я хорошо знакома с самыми разными колдунами.

Раздался шорох ткани. Все в зале заохали. Что там произошло?

– Пишущий кровью покрыл меня этими рунами, – сказала она. – Ни одна часть тела не осталась без шрамов. Эти руны… если бы вы лишь испробовали страданий, сквозь которые ежедневно прохожу я, вы молили бы о десятке смертей. Вот это у меня на лбу называется «Тысячным адом».

Тысячный ад – кровавая руна, предназначенная для пыток и наказаний. Она выявляла самые глубинные страхи, правда, я сама никогда не чертила и не испытывала ее.

– Если коротко – все именно так скверно, как кажется. Если бы не фанаа, я бы корчилась в агонии даже сейчас.

В комнате стояла тишина, если не считать ее голоса. Она заворожила их.

– Кроме пишущего кровью, который меня пытал, я когда-то водила дружбу с другой колдуньей. Ее звали Ашери, и она соединяла звезды.

Снова аханье.

– С магом, принесшим бедствие Сирму? – спросил какой-то визирь.

– Да, с ней, – ответила Рухи. – Но до этого она заходила в мою чайную. Она выглядела… порядочной, хоть и меланхоличной. А однажды я увидела ее стоящей на вершине холма. Я увидела, как она… рисовала в воздухе фигуры… руками. Тогда я ничего не знала об этом. Только позже я поняла, что она соединяла звезды. И тем самым призывала одну особую звезду – Кровавую.

Всякое колдовство – порождение одной из двух звезд: Утренней, которая произвела на свет все живое, и Кровавой, из которой все живое переродится в Великом ужасе. Разумеется, Ашери призывала ее во зло.

– Я вам это говорю потому. – Рухи сглотнула, – потому что прошлой ночью, спрятавшись в кустах, видела, как некто чертил эти фигуры в воздухе. А потом я увидела, как сам воздух превратился в саранчу, и эта саранча полетела к стене таким густым роем, что стоящие на страже гулямы не увидели набег йотридов.

– Говорил же я, это из-за той саранчи, – сказал Като. – Мои гулямы не трусы. Продолжай, девушка, скажи нам, кто это был. Тот ублюдок Пашанг?

– Нет, не Пашанг. Он держал ее за руку, но это сделал не он. Это та, кого все вы знаете как убийцу шаха Тамаза. Это Сира.

21. Сира

Вера и Озар сидели на подушках у деревянного чайного столика в слабо освещенной гостиной. Сначала они не узнали меня в тусклом свете свечей из-за повязки и оранжевого тюрбана. Но когда мы с Эше плюхнулись на расшитые блестками подушки напротив, Вера схватилась за грудь и воскликнула:

– Сира!

Пашанг, сидевший слева от меня, поднял палец, велев ей замолчать. Озар поставил локти на стол и подался ближе.

– Султанша, – прошептал он. – Это правда ты, благодарение Лат!

Смотреть на них было все равно что подглядывать в прошлую жизнь, которой я жила давным-давно. Однако я видела их всего несколько дней назад. Полагаю, некоторые дни длятся дольше, чем года.

Я развязала оранжевый тюрбан, и завитки волос упали мне на плечи. Что я могла им сказать? Счастлива ли я видеть Озара и Веру? Не совсем. Хотя я ценила уважение Озара и привязанность Веры, я скучала вовсе не по ним. Если бы за столом сидели Тамаз и мой брат, возможно, мне не пришлось бы силой выдавливать улыбку.

– Видеть вас обоих здоровыми – отрада моей души, – сказала я.

Озар указал на Эше, сидевшего справа от меня и до сих пор источавшего запах щелока и воды из бассейна.

– Химьяр, я так хотел послушать твои стихи. Какое счастье, что время еще есть.

– А есть ли оно? – скрестил руки на груди Эше. – Учитывая все, что происходит?

– О, конечно, Поэты-воины слагали стихи, взбираясь на крепостные стены, переводя боевых коней вброд через реки и даже в рукопашной схватке, держа одной рукой клинок, другой перо. «Трепещущие сердца рождают красоту» – стих самого Таки.

Пашанг усмехнулся:

– Тогда я стану повитухой красоты. – Он указал подбородком на Веру: – Расскажи нам, девочка. Расскажи всем, что рассказала мне.

Щеки Веры порозовели от смущения. Невыносимо очаровательна.

– Не знаю, с чего начать. Наверное, начну с Мансура. Видите ли, я несколько раз видела, как он держит ребенка. Малыша Селука. Он всегда держал его перед собой, будто большой камень, даже не плоть. Но несколько часов назад он забрал малыша. И на этот раз он так держал его, я никогда этого не забуду…

По дороге сюда Пашанг сообщил, что Мансур покинул дворец, взяв ребенка, и исчез. Но, во имя Лат, какое имеет отношение к разоблачению колдуньи то, как он держал малыша?

Вера продолжила:

– Прежде чем исчезнуть в ночи, Мансур поцеловал ребенка в макушку, затем примостил его головку у себя на плече. Очень по-матерински, вам не кажется?

И знаете, кто обычно держал так