Шрифт:
Закладка:
Сильная, всегда спокойная и выдержанная Мария Ярославна судорожно всхлипнула, прикрыв рот платочком. Иоанн жалел мать, но был непреклонен:
— Пойми меня, родная, мне тоже жаль дядю. Но у меня нет другого выбора. Либо оставаться государем и укреплять свою землю, либо жалеть всех и миловать, но тогда все мы вновь погрузимся в пучину междоусобной войны, а врагам нашим того лишь и надобно! Погляди, что делается у татар, которые меж собой дерутся? Вместо одной Золотой Орды у них явились с десяток малых. Уж не только дани они не получают ни от меня, ни от Литвы, но и за жизнь свою каждый опасается!
Слёзы опять навернулись на глаза Марии Ярославны. Ей не было дела ни до татар, ни до литовцев. Её мучила вина перед единственным братом. И впереди не было никакой возможности что-то сделать для него.
Видя страдания матери, Иоанн попытался успокоить её:
— Матушка, — сказал он ласково, — но если ты хочешь, съезди к брату, повидай его! Но не терзай мою душу. Отпустить я его не могу, об этом больше не говори со мной.
— Понимаю я, сынок, всё понимаю, да гнева Божьего боюсь...
На четвёртый день Иоанн собрался в обратный путь. Накануне отъезда после ранней службы в храме и завтрака он зашёл к Феодосии проститься. Отсутствие близких отношений меж ними сняло с него всякий страх, что их кто-то увидит вместе, что пойдут пересуды.
Феодосия встретила его взволнованная, с ласковыми сияющими глазами, нарядная. Такая, какую он знал прежде. И впервые за все дни пребывания в Ростове ощутил прежнее чувство к ней, заволновался. Но сдержал себя, не желая бередить раны. Они сели рядом на широкой, покрытой полавочниками скамье, повернувшись, долго глядели в глаза друг другу, словно изучая и находя нечто новое, неизведанное прежде.
— Уезжаю скоро, — обронил он.
— Я знаю, — прошептала она и быстро заморгала ресницами, удерживая непрошеную слезу.
Иоанн расслабился на мгновение, жалость завладела им, он обнял её, осторожно поцеловал в щёку, во влажный глаз. Она, словно получив нечто долгожданное, облегчённо вздохнула.
— Ты с матушкой приедешь после поста в Москву? — спросил он.
— Не знаю, пока ничего не знаю. Уверена лишь, что если поправлюсь совсем, буду жить в монастыре.
— Снова в наш, в Вознесенский приедешь?
— Нет, я после твоей свадьбы поняла, что рядом с тобой мне нельзя быть. Надо забыть тебя, иначе не будет мне покоя.
Он улыбнулся, довольный в душе её словами, её чувствами. Человеку нравится быть любимым, даже если он не может ответить тем же.
— Ты написала в Рязань Анне и брату? Они волнуются!
— Да, я как поправилась, так и написала сразу. Ещё до твоего приезда. А недавно и ответ пришёл! К себе меня зовут.
Он погладил её льняную головку с толстой косой и, когда они поднялись, чтобы проститься, всё-таки не сдержался, прижал Феодосию к груди и крепко, от души поцеловал в губы. Страсть уже кипела в нём, княжна, видимо, ощущала то же, но оба сдержались, ничего более себе не позволив. Словно убегая от соблазна, он заспешил:
— Скоро отправляемся, пойду, надо ещё с матушкой проститься. Ты выйдешь проводить меня?
— Да, конечно, как же!
...Софья тем временем, ожидая мужа и томясь сомнениями, решила-таки выяснить, где находится её бывшая соперница. Она призвала к себе в опочивальню Марфу Шуйскую, приоткрыла для неё, как бы нечаянно, свою шкатулку с косметикой, позволила ей там покопаться. Девушка ахала и охала от восторга, удивляясь маленьким баночкам и флакончикам из серебра и золота, из кости и дерева, из стекла — резным, точёным, с инкрустацией, сканью, глазурью и драгоценными каменьями. В них находились отдушки, ароматные масла, краски, пудра и румяна, кремы для тела и ароматная вода.
— Я такой красоты отродясь не видала, — повторяла девушка, разглядывая то одну, то другую вещицу. — Ах как пахнет чудесно!
— Что, нравится? — спросила Софья, когда у княжны в руках оказалась круглая баночка из слоновой кости, обрамленная золотым узорочьем.
— Очень! — прошептала Марфа.
— Там румяна, возьми, тебе пригодится! Это дорогая игрушка восточной работы.
— Ой, спасибо! — искренне, по-детски восхитилась княжна и сжала баночку в руках.
— Марфа, ты вот рассказывала мне о воспитаннице Марии Ярославны, о Феодосии. Ты не слыхала, где она сейчас?
— Нет, государыня, — растерялась девушка, — не знаю. Но если ты хочешь, я попробую у Фёдора спросить, он-то всё про государя знает! Вот только ты уж сама-то не обмолвись перед великим князем, кто нам тайны его раскрывает, не то нам плохо будет. Фёдор же не догадывается, что я тебе могу что-то передать!
— Не волнуйся, Марфа, я тебя не подведу. Да и ты никому больше о наших разговорах не скажи. Хорошо?
— Конечно, я всё исполню в точности, как ты приказываешь!
— Ты, стало быть, с Фёдором встречаешься? Он что, нравится тебе?
Девушка вспыхнула.
— Да, очень, — прошептала она. — Фёдор жениться на мне хочет. Да только батюшка никогда этого не позволит. Не подходящего роду он. Это государь его отличает за ум, за усердие, а предки его — из захудалого княжеского рода. Хотя его дядя, Курица-Каменский, служит у великой княгини Марии Ярославны в Ростове наместником. Но отец мой и слышать о таком женихе не желает!
— Так ведь тут многое, наверное, от великого князя зависит? Приблизит он Курицына к себе, сделает своим боярином или послом, вот и станет род Курицыных знатным да уважаемым!
— Нет, государыня, у нас здесь не всё так просто. У нас бояре своими предками да древностью рода кичатся. Многие из них свой род от Рюриковичей ведут или от литовских великих князей, Патрикеевы, например. И государь должен с этим считаться. Так что, боюсь, тут мне даже великий князь ничем не поможет. А сердцу-то не прикажешь! Люб мне Фёдор. Да, видно, с волей родителя придётся смириться!
— Погоди прежде времени-то горевать. Может, мы ещё как-нибудь тебе поможем. Очень уж хороший да разумный парень этот Фёдор. Может,
