— Да интерес-то теперь у вас общий!

— Надеюсь, что так.

— Стало быть, хорошо, по-доброму живёте? Ну и слава Богу!

— Да ты бы приехала, пожила с нами, Софье что подсказала. Да и внук твоего внимания требует. Повзрослел он, замкнулся последнее время, кажется, царевну недолюбливает. Ты бы сама с ним потолковала, мне как-то неловко о жене с ним говорить.

— Суетно у вас, шумно, народу много чуждого с Софьей понаехало. А мне уже лет много к новому-то привыкать, да и здоровье совсем меня подводит. Надо бы постриг принять. Пора уже...

— Не говори так, княгиня, ты у нас совсем ещё молодая женщина, вон какая красивая! — Иоанн внимательно оглядел мать и остался доволен. Великая княгиня даже смутилась от его пристального взгляда. — А греки да итальянцы давно уж все почти уехали назад, в Рим. В Москве лишь человек пятнадцать осталось слуг Софьиных. Да и те в большинстве будут на посаде жить. Так что у нас снова спокойно, возвращайся.

— Хорошо, подумаю. Я ведь тут не одна, со мной живёт Феодосия. Болела она сильно, недавно лишь оправилась. Надо с ней поговорить, захочет ли скоро же в Москву воротиться.

Мария Ярославна внимательно поглядела на сына, как он отнесётся к сообщению, но тот замер, услышав, наконец, о главной цели своего визита. Сам Иоанн стыдился спросить мать о княжне и терпеливо дожидался момента, чтобы затеять нужный разговор. Одолев волнение и стараясь быть, как прежде, спокойным, гость поинтересовался:

— И что же приключилось с княжной?

— Так ещё древние говорили, что все болезни от нервов, — многозначительно молвила вдова. — Затосковала, похудела сильно, плакала много, только успокаиваться начала. Да ты небось не хуже меня причину знаешь, — сказала старая княгиня, вновь пристально глянув на сына.

На сей раз он не сдержался и залился краской, как неопытный юнец. Он предполагал, что мать всё знает о его отношениях с Феодосией, но не ожидал, что она так открыто заговорит об этом. Однако княгиня, раз обмолвившись, уже не сдерживала себя:

— Конечно, и сама она во многом виновата, но и мы тоже, я в первую очередь. Не уберегла отцом и Богом доверенную мне девочку от соблазна. Теперь вот оправдание себе ищу. Спрашиваю, а что могла я сделать? Ну знала, что ты у меня без жены остался! Так неужто я должна была тебе девок дворовых сама посылать для утехи? Фу, стыд какой даже говорить об этом!

Мария Ярославна запнулась, вновь поднесла платочек к повлажневшим от волнения глазам.

— Наверное, надо было женить тебя на ней, коли так дело всё обернулось!

Иоанн, молчавший до того на все причитания матери, наконец собрался с духом:

— Так уж сваты были посланы, когда случилось всё это! Неловко было слово своё нарушать, перед всем миром срамиться. Да и брак с Софьей не случайным тоже был, сама знаешь. И не жалею я о нём...

— Что теперь ворошить. Что сделано, то сделано, — Мария Ярославна тяжело вздохнула. — Давай думать, как дальше быть. Феодосия, наверное, знает уже, что ты приехал. Боюсь, как бы она вновь не разволновалась, не слегла. Ты не сомневайся, я, конечно, очень рада, что ты приехал, но ей бы полезно ещё хоть месяц в покое пожить.

— Да она небось уж и забыла меня! Сама ведь говоришь, оправилась, успокоилась! Так что зря волнуешься.

— А ты, видать, сам не можешь забыть княжну? — Мария Ярославна подозрительно поглядела на сына, и тот уловил сочувствие в её голосе и взгляде.

Он, глупец, думал, что мать слишком аскетична и строга, чтобы понять и простить его. А она оказалась столь великодушной! Слёзы подступили к его глазам, и он неожиданно, как в детстве, опустился на колени перед креслом матери и, взяв её руки в свои, закрыл ими своё лицо. Потом поцеловал эти родные суховатые руки и поднял на неё глаза. Мать не узнала их. Вместо обычного в последнее время холодного металлического блеска они излучали нежность и признательность.

— Матушка, — только и мог он проговорить несколько раз подряд.

Она погладила его, как маленького, по головке, поцеловала.

— Ты садись, сынок, на место, поговорим ещё минуту да пойдём обедать, пора уже.

Иоанн вновь сел в своё кресло, взволнованный и размягчённый, а она продолжила:

— Ты, может, недоволен своей женой, может, у тебя что с ней не ладится?

— Как ни странно, — усмехнулся он, — тут у нас всё в порядке. И даже лучше, чем можно было ожидать. Я вполне доволен женой, а Феодосию всё же забыть не могу, сам не пойму отчего.

— Это хорошо, сынок, это значит, совесть тебя мучает, за то зло, что причинил человеку.

— Да тут не только совесть, матушка... Я ведь специально ей зла не делал, не обманывал. Я ей ничего не обещал. Полюбили мы друг друга, и как-то всё само произошло. А душа ноет, повидать её захотелось, зачем, и сам не знаю.

— Что ж, этого никто тебе, кроме неё самой, не запретит. Только будь осторожней, как бы не растревожить её снова, жалко мне было видеть, как она мучается. И головные боли беспрестанно её терзали, и есть ничего не могла, я уж думала, не отойдёт. Она ещё там, в монастыре, занемогла, настоятельница сама ко мне пришла встревоженная, мол, что делать. Я тогда как раз собиралась в Ростов. Решила взять её с собой, боялась, что не довезу, да всё обошлось.

Мария Ярославна оглянулась к открывшейся двери, в неё с поклоном заглянула служанка и дала знак, что пора к столу.

— Ты ступай к себе в горницу, — обратилась хозяйка к сыну, — переодевайся, умойся с дороги и возвращайся к обеду. Я жду тебя.

...Он увидел Феодосию в тот же миг, как вошёл в трапезную. На её похудевшем лице остались лишь одни огромные сине-голубые сияющие глаза. Он склонил голову, приветствуя всех присутствующих, а их было достаточно много: несколько матушкиных бояр и боярынь, архиепископ Ростовский Вассиан, протопоп престольного ростовского храма. Все встали, поклонились Иоанну, владыка Вассиан подошёл и благословил своего сына духовного.

— Прослышал, что государь в гости к нам явился, пришёл проведать, да вот и за стол попал, — объяснил он своё появление.

— Я рад тебя видеть,