— Не серчай на меня, мой милый, ты, конечно, лучше знаешь, как поступать, и не моё бабье дело давать советы непрошеные. Только я за свою жизнь немало нагляделась, как живут правители в иных странах: лучшие дворцы, лучшие творения, драгоценности, мебель — всё у них. А нам в своих хоромах не только вещи ценные держать опасно, но и самим жить страшно. Что же про нас послы иноземные своим государям порасскажут?

— Честно сказать, думал я о том, и не раз. Да нет у нас таких мастеров, чтобы большие хоромы из кирпича возводить. Ты права, есть бояре, которые ставят себе каменные палаты, да для нас они малы будут, мне ведь огромные палаты нужны и для больших обедов, и для приёмов, таких нет сейчас ни у кого на Руси.

— Так в чём же дело? Тебе же служат иностранцы: денежники, толмачи, оружейные мастера, послы. Почему бы тебе не послать за строителями?

— И над тем я думал. Есть пока что у меня заботы поважнее. Первым делом соборный храм надо достроить. Стены крепостные обновить. И потом... — Иоанн задумался, стоит ли говорить жене о затаённом, но решился: — Если уж строить себе каменные хоромы, так надо делать это основательно, с размахом. А где место взять? Ты погляди, что в крепости творится? Двор на дворе, терем на тереме. Словно в улье пчелином всё забито. Надо выселять народ за стены города, а кого? Братьев? Дядю? Матушку? Бояр Патрикеевых, Холмских, Ховриных, Ряполовских? Все родичи мои, все служили веками моим предкам, каждый права свои имеет и отстаивать их будет... Непростой это вопрос, как на первый взгляд кажется. Но ты права, начинать с чего-то надо...

— А знаешь, как у нас, у греков, называется центр города на горе, за каменной стеной? — решила отвлечь мужа от забот Софья и неожиданно перескочила на совсем иную тему: — кремль!

— Знаю! — спокойно ответил Иоанн. — И наш город так иные греки называют. Только у русичей не прижилось это наименование. У каждого народа свой язык. По-нашему поселение, защищённое каменной или деревянной стеной, то есть огороженное, — называется городом. Всё, что снаружи, — посадом. Хотя многие теперь и посад Москвой называют, разросся город, в одни стены не помещается. Вот ещё проблема, надобно вторую стену каменную возводить. Да не для нынешнего дня мы с тобой разговор затеяли. Ты мне лучше скажи, чем в монастыре ночь занималась, раз не спала?

— С монахинями беседовала, с матушкой-настоятельницей, очень интересная женщина, умная, начитанная, говорит хорошо.

— И что она тебе наговорила за ночь? — полюбопытствовал Иоанн, слегка заволновавшись.

— Да ничего интересного, — уже без настроения, нахмурившись, ответила Софья.

— Ну да ладно, супруга моя, — не стал допытываться Иоанн. — Давай-ка пообедаем, да поработать мне надо. Убытки подсчитать, погорельцам помочь. К тому же у меня посол от крымского хана Хозя Бердей томится, ответа на ханские послания ожидает. Дело важное, его как следует с боярами обсудить надобно, а всё, видишь, недосуг.

За обедом Софья пыталась расспросить, что это за посол из нового ханства, о котором она почти ничего не знала. О самом Крыме она помнила лишь то, чему её наставляли когда-то учителя. Помнила, что там находились византийские и греческие колонии и поселения, которые прежде, пока их не начали разорять татары, были известными и богатыми. Ей было интересно, что происходит там теперь. Но муж был усталым и неразговорчивым, и она оставила его в покое. Ей и самой было не до веселья.

В монастыре она как бы между прочим поинтересовалась, куда делась воспитанница Марии Ярославны, княжна рязанская, на что ей без всякого злого умысла ответили, что она давно уже, с начала зимы, разболелась, и вдовая великая княгиня увезла её с собой в свою отчину, в Ростов. Конечно, Софья тут же связала это сообщение с поездкой великого князя к матери. Что там было меж ними?

Она наблюдала за мужем, вспоминала его поведение по возвращении из Ростова и, к счастью, не находила никаких особых перемен. И Марфа Шуйская помалкивала. Прошёл уж месяц, как Софья просила её разузнать всё, что можно, о рязанской княжне, но та молчала. Да Господь с ними. Она не станет забивать себе голову подозрениями, по крайней мере до тех пор, пока её жизни никто и ничто не мешает. Она спокойно проводила мужа и постаралась более понапрасну не тревожиться и его не волновать своими расспросами.

Тем временем великокняжеские порученцы постоянно дежурили у постели митрополита и регулярно докладывали о его самочувствии. Старец то принимал и благословлял многочисленных посетителей, то, утомившись, отдыхал, то умолял не забывать его дитя — недостроенный храм Успения Богородицы. К вечеру владыка стал совсем плох, и государь отправился его навестить. У святителя совсем отнялась левая рука, застыла левая часть лица, однако он, превозмогая себя, поспешил благословить великого князя, с которым хоть и спорил порой, но всегда находил общий язык. С трудом поднимая действующую ещё правую руку, он перекрестил Иоанна, а потом у него же попросил прощения.

— За что же, отец мой? — спросил тот. — Ничем ты передо мной не виноват!

— То Богу виднее, а ты прости.

Просидев около часу возле митрополита, Иоанн вернулся во дворец. Посмотрел письма и докладные, попытался подсчитать с дьяками потери от пожара, наметить, с чего необходимо начинать восстановление утраченного, прикидывал, какой договор заключить с крымским ханом. Затем, скромно поужинав и едва добравшись до постели, моментально заснул.

Не прошло и часу, как его разбудили: митрополит Филипп скончался. Сил да и особой нужды идти теперь же к покойному у великого князя не было. Отдав необходимые распоряжения по подготовке к похоронам и мысленно попросив у старца прощения, Иоанн вновь заснул.

Днём приготовленного к упокоению и обряженного ещё ночью святителя возложили для прощания в Успенском соборе. Рядом с гробом положили его тяжёлые цепи-вериги. Иоанн раздумывал, сообщать ли о случившемся матери, которая со дня на день сама собиралась вернуться в Москву. Если посылать за ней гонца и если она захочет проститься с покойным, придётся ждать не менее четырёх дней. Так ли уж это необходимо?

Не успел он принять решения, как ему доложили, что Мария Ярославна вернулась в Москву. А вскоре она прямо в дорожном платье сама пожаловала к храму