лежанки. Вышел в духмяную летнюю ночь и увидел, как на черном полотне выделялся тот кусок неба, который пятнал дым от огромного погребального костра. Звезды на юге укутывала темная поволока – нелепо смотрелись они рядом с другими звездами, чисто-золотыми.

Хортим согнулся напополам в заглушенном крике.

Почему не подумал наперед? Почему не предположил страшное, а в последние встречи только тешил свое любопытство – узнавал про сына Хьялмы, братьев, жену, про дракониху его северную, которую высокогорцы убили? Хотя нет – про дракониху Хьялма ему сам рассказывал, да еще добавил, что история, мол, важная. Только что теперь Хортиму с этой историей делать? Сармата былью пугать?..

Он резко выпрямился, будто кол вместо хребта вбили. Мысли зашуршали невесомыми крыльями. Они путались, а Хортим старался ухватить нужную, мелькнувшую пламенно и желанно.

– Княже. – Арха выступил из шатра. – Что делаешь?

Хортим повернулся к нему. Его щеки пылали, а глаза смотрели удивленно и шало.

– Иду к Бодибору Сольявичу, – выдавил он наконец. – Ступай за мной. Говорить с ним будем.

Повелитель камней и руд V

Когда Лутый был совсем юн и только стал одноглаз, он притворялся безумным паяцем. Крутился в одной княжегорской деревеньке, где остановились войска, мозолил глаза в корчме и выслушивал вести для Оркки Лиса. С тех времен он прекрасно знал, как разыгрывать помешательство.

Лутый поселился в зеркальной комнате и больше не таился ни от кого – ни от суваров, ни от марл, ни от Бранки. Драконьи слуги, видно, решили, что он совсем спятил: бормотал что ни попадя себе и карте, стенал и смеялся, проводил часы, разглядывая, как зеркало отражало лампадный луч. Оттого ни марлы, ни сувары к нему больше не наведывались. Но Бранка приходила. Завершив свою работу, садилась на сундучок у дверей, смотрела на Лутого и похныкивала: «Зачем, зачем я привела тебя сюда, если знала, что повредишься умом?» Одна часть Лутого хотела огрызнуться, дескать, чхать ты хотела, девка, на мою судьбу, коль больше не помогаешь, а другая… Другой его части было все равно.

Пироп, бирюза, обсидиан, топаз – тысячи змеек из сотен драгоценных камней. Глаза из золота, чешуя из серебра, ошейники и крохотные копьеца из железа. Лутый разбирал эту карту, и он властвовал надо всеми змейками, над камнями и рудами, из которых они были сделаны. Он смотрел на узор из всех зеркал, изучал его сутками напролет, бережно расплетал, любовно разгадывал, вживлял кусочек себя в каждый из его затейливых витков. Ему казалось, что змейки шипели у него вместо дум, разветвлялись под кожей вместо жил, и ничего не было, кроме этой нерешенной загадки и этого змеиного гнезда.

Иногда на него накатывало горячее отчаяние: что, если ему и вовеки не понять этой тайны? Что, если воля – такая близкая, такая желанная, – ускользнет от него? «Нет, – твердил Лутый, оглаживая неровные стены, – не будет такого». Он весь – в змеиной карте, а карта – это он. Он сопоставлял змейки с настоящими ходами и палатами, распутывал черточки символов и предугадывал, как камнерезы древности могли обернуть в знаки те чертоги, что он уже встречал в Матерь-горе, пока бродил с Криггой по лабиринту.

Краем сознания, не занятым тяжелым решением, Лутый пытался понять, действительно ли он только притворялся безумным – или всамделишно сходил с ума?

– Оставь, – умоляла его Бранка. – Тебе все равно ее не разгадать.

– Так помоги мне. И беги со мной.

– Глупый, – качала она головой, словно он попросил ее поставить Матерь-гору вверх тормашками. – Никуда я с тобой не побегу.

Место Бранки было здесь, в горных недрах, и Лутый не пытался ее переубедить. Пускай вырезает из драгоценных камней шкатулки да ягодки до самой старости, лишь бы не старалась его задержать. Место Лутого – на воле, там, где звенят ручьи, а нагретая солнцем трава колка и душиста.

– Матерь-гора – мой мир. Вне нее мне не жить. Я без нее не могу.

«Не моги, – мысленно отвечал Лутый, поворачивая кругленькое зеркальце и рассматривая отраженную в нем карту. – Только не мешай».

Сейчас на поверхности лето. Пьяное, теплое княжегорское лето, что разливалось птичьим пением, пестрело люпинами, колокольчиками и мальвой. Лутый рвался к нему, но все больше увязал в комнате-карте.

– Брось ты это все, – кидалась к нему Бранка и кривила губы, чтобы не разрыдаться. – Одна трата времени! А нам бы с тобой и так хватило времени – если не несколько седмиц, то несколько дней… Это ведь лучше, чем ничего, правда?

Ох как прикипела ученица камнереза к своей единственной человеческой игрушке.

– Посмотри на меня, – требовала Бранка, памятуя себя прежнюю, не влюбленную и надменно-капризную. – Расскажи мне что-нибудь, как раньше. О княжне, растопившей сердце разбойничьего атамана. О ведьме с болот. О воине, чей меч умел пророчить.

– Некогда.

– Некогда? – возмущалась, подобрав юбки. – Да что ты за человек такой, раб! Ты что, совсем рассудка лишился?

И всхлипывала.

Лутый отстранял ее, когда она его целовала, но в конце концов сдался и решил, что это – потребность навроде пищи, воды или умываний. То, что позволяет телу поддерживать ум собранным и цепким. Но даже когда он был с ней, он видел в скатанном платье Бранки пласты малахита, в ее крапчатых глазах – гранитные камушки, и волосы ее распускались гибкими янтарными струями.

– Пожалуйста, – ругалась она и плакала. – Посмотри на меня.

Лутый смотрел, но не видел.

* * *

Когда все случилось, Матерь-гора не пошатнулась, а на Лутого не накатила волна щемящего восторга. Только сердце пропустило удар, и к кончикам пальцев разлетелась теплая дрожь.

Он изучал карту так же, как и десятки дней до, и вел ладонью по змейке-коридору – ему было любопытно, отчего эта змейка выбивалась из общего сплетения? Ноготь Лутого соскользнул с рубиновой чешуи, попав в крошечное углубление на карте. Небольшая ямочка, совсем незаметная глазу.

И тогда Лутый, уже разгадавший тьму знаков и поднаторевший в понимании закономерностей карты, все осознал. Символ выпадал из узора – значит, направлялся кнаружи.

«Выход».

Лутый разворачивал полотна ткани, исчерченные углем и мелом. Он пытался вспомнить, изучали ли они с Криггой лабиринт рядом с этим знаком. Во время их исследований Лутый, увешанный исписанной тканью, сравнивал в уме коридоры со змейками и складывал их, как кусочки мозаики. Хотел понять, как нужно было читать карту в этом участке – обыкновенно или отзеркаленно?

Кригга же ничего не понимала. Она не представляла, как работали мысли Лутого, а объяснения насчет зеркал и карт вводили ее в ступор – поэтому драконья жена, не задавая лишних вопросов,