делать в дальнейшем», так как, по его словам, жилец «замышляет кого-то убить – все ночи ходит по комнатам и говорит об этом вслух» [453]. (То есть ночная работа всё-таки имела место.) Любопытна эта не отмеченная никем подробность – стремление проговаривать вслух романные диалоги (что, возможно, реализуется в будущих диктовках Анне Григорьевне).

Еще в декабре 1865 г., отправив в редакцию первые главы «Преступления и наказания», Достоевский пишет М. Н. Каткову (сохранился только черновик): «Если Вы намерены печатать роман мой, то покорнейше прошу редакцию “Русск<ого> вест<ника>” не делать в нем никаких поправок. Я ни в коем случае не могу на это согласиться» [454].

Неизвестно, остались ли эти слова в окончательном варианте письма. Но поправки в романе сделаны были.

В майскую книжку «Русского вестника» не вошла встреча «убийцы и блудницы» – посещение Раскольниковым Сони Мармеладовой и чтение ею вслух из Евангелия сцены воскрешения Лазаря. Редакторы (Любимов и Катков) решительно потребовали изменений – по причинам сугубо идеологического порядка, «в опасении за нравственность». «Эта переделка большой главы стоила мне, по крайней мере, 3‑х новых глав работы, судя по труду и тоске, но я переправил и сдал» [455], – пишет Достоевский А. П. Милюкову. «Тоску» не мог не заметить один из юных обитателей Люблина. По его словам, после поездок в редакцию (по отдалённости дачи обременительных, как помним, и в финансовом отношении) Достоевский «возвращался домой недовольный и расстроенный». Однако он никогда не жаловался, «так что никто из нас не знал, какие места романа исчезли бесследно для читающей публики» [456].

Остаётся пожалеть, что автор не доверил первоначальную версию этой злополучной главы вниманию своих люблинских сожителей: может, что-нибудь и сохранилось бы в пристрастной памяти века. Однако за всё лето он ни разу не почтил публику чтением вслух каких-либо собственных творений (кроме шутливых стихов, разумеется). И окружающие были столь деликатны, что «никто и не решался предложить ему книгу». Или, добавим, журнал, в котором печатался создаваемый в Люблине текст. А ведь этим памятным летом выбор журнального чтения не столь велик: «Современник» и «Русское слово» запрещены ещё в мае.

…Что ж: достижения московской полиции оказались куда более скромными, нежели успехи полиции нравственной в лице Любимова и Каткова. Два последних так или иначе добиваются своего; власть же остаётся ни с чем.

Достоевский возвращается в Петербург в десятых числах сентября (примерно через неделю после казни Каракозова). А ещё через две недели его в очередной раз спохватываются в первопрестольной:

33389/2371

Секретно

Господину Московскому

Обер-Полицеймейстеру

Получено 29 Сентября 1866 года Полицеймейстера

1‑го Отделения

Рапорт

Вследствие отношения Канцелярии Вашего Превосходительства от 22‑го Июля сего года за № 1393, имею честь донести согласно с рапортами ко Мне Частных Приставов, что Отставнаго Подпоручика Федора Достоевскаго на жительстве во вверенном мне Отделении не оказалось, в случае же прибытия его, надлежащий надзор за ним учреждён быть имеет; о чём буду иметь честь донести своевременно.

Полковник <нрзб> № 333.28 Сентября 1866 года [457].

Полковнику придётся ждать долго: Достоевский появится в Москве только в конце марта следующего, 1867 г. И сопровождать его будет молодая жена.

…После смерти Марьи Дмитриевны он с трудом переносит семейное одиночество. Он стремится к новому браку. Но измучившая его Аполлинария Суслова с насмешкой отвергает его брачные притязания. Не отвечает взаимностью и 22‑летняя Анна Васильевна Корвин-Круковская, объяснение в любви к которой с горестью подслушивает её 16‑летняя сестра Соня (будущая Софья Ковалевская), сама по-детски влюблённая в автора «Униженных и оскорблённых». Незадолго до Люблина, в марте 1866 г., во время поездки в Москву, он неожиданно делает предложение 20‑летней хохотушке Марии Сергеевне Иванчиной-Писаревой, подруге его племянницы Сонечки Ивановой. Но получает отказ, тем более обидный, что он облечён в классическую стихотворную форму:

Пылает сердце старика,Окаменелое годами [458].

45‑летний Достоевский отдаёт явное предпочтение молодым девушкам [459]. Он внутренне ориентирован на большую разницу лет, хотя прекрасно сознаёт сопряжённые с этим опасности. Для него 1865–1866 гг. – время «предсвадебных ожиданий» или, если угодно, томлений. При этом брак мыслится им в том числе и как творческая необходимость.

В люблинском (двухмесячном!) сидении это состояние эротической напряжённости сублимируется мощной и, видимо, приносящей огромное наслаждение творческой работой (что можно было бы назвать «болдинским эффектом»). Однако стремление к «перемене судьбы» не оставляет Достоевского. Сама его встреча с Анной Григорьевной – в октябре 1866 г., ровно через месяц после отъезда из Люблина – воистину провиденциальна. Работа над «Преступлением и наказанием» вступает в завершающую фазу; одновременно пишется (диктуется!) «Игрок». Можно представить ту духовную эманацию, которая исходила в это время от автора. Этого не могла не почувствовать 20‑летняя Анна Сниткина. Она полюбила Достоевского «вперёд», «заочно» – чисто по-женски угадав главное в нём.

Но, с другой стороны, и сама Анна Григорьевна – как бы продолжение люблинского лета. Она воплощает в себе дух той молодой интеллигентной компании, которая окружала Достоевского и, очевидно, споспешествовала его работе. Современники не зря отмечают исключительно весёлый нрав второй жены Достоевского: эта её черта не могла не производить умиротворяющего действия во время их не столь безоблачной брачной жизни.

Если Достоевский и женится «по закону контраста», то для него лично это конгениальный закон.

Через полтора месяца после свадьбы он с Анной Григорьевной едет в Москву. И вслед за ним, натурально, отправляется документ.

С.‑ Петербургского Обер-Полицеймейстера Канцелярия

Отделение Секретное

Секретно

31‑го Марта 1867 года. № 2077

Господину Московскому Обер-Полицеймейстеру

Состоящий по Высочайшему Повелению под секретным надзором отставной Подпоручик Фёдор Достоевский, сужденный в 1849 г. по делу преступника Буташевича-Петрашевского, – выбыл 29 Марта в Москву.

Сообщая об этом Вашему Превосходительству, имею честь покорнейше просить сделать распоряжение о продолжении за Достоевским означенного секретного надзора, и о времени выезда его из Москвы меня уведомить.

Генерал-Лейтенант Трепов [460].

Надо на сей раз отдать должное оперативности Петербурга: Москву извещают о «выбытии» Достоевского буквально на следующий день, и при этом даже правильно называют его нынешний чин. Далее всё идет как обычно.

К № 941

Секретно

5 апреля 1867. № 860

Господину Полиц<еймейстеру> 1 Отд<еления>

С.‑ Петербургский Обер-Полицеймейстер отношением от 31 минувшего марта за № 2047 уведомляет меня, что проживавший в С.‑ Петербурге, состоящий под секретным надзором отставной Подпоручик Фёдор Достоевский, сужденный в 1849 г. по делу преступника Буташевича-Петрашевского – 29 Марта выбыл в Москву.

Давая об этом знать для зависящих распоряжений в дополнение к предложению моему от 22 Июля 1866 года за № 1393 к учреждению означеннаго надзора за Достоевским, в случае прибытия его на жительство во вверенное Вам отделение, предлагаю Вашему В<ысокоблагоро>дию об учреждении надзора и о последствиях онаго мне донести [461].

К счастью, «последствия онаго» укрылись от бдительности властей. Иначе медовый месяц Достоевских (совпавший, кстати, с Великим постом) мог бы протекать и под секретным призором полиции, буде, конечно, последняя обнаружила новобрачных. Но 8 апреля они выезжают в Петербург. А ещё неделю спустя надолго покидают Россию.

…Секретный надзор над автором «Идиота» формально будет снят в 1875 г.[462] В том же списке освобождаемых от полицейской опеки лиц будет значиться еще одно имя: титулярный