Шрифт:
Закладка:
Дочь Нолофинвэ вспоминала, как ей объясняли значение слова «супруга», и что главной в понятии «семья» была любовь.
Но сейчас звучала совсем иная Тема. Без любви.
Вторая вечность миновала при попытке что-то съесть и выпить. Ириссэ чувствовала голод, но от воспоминаний о случившемся и принятого решения поговорить с мужем начинались приступы тошноты.
Нужно было понять, как начать беседу, чтобы чисто вымытое лицо не спровоцировало новое изнасилование. В голове крутились слова Эола о семье, но ведь то, что его окружает, семьёй не является! Что угодно, но не семья!
Однако… Похоже, тиран внушил себе, что все здесь готовы при необходимости спасти его от орков.
И почему вспомнилось, как Майтимо провисел на Тангородриме две дюжины солнечных лет?
Третья вечность прошла в попытках одеться. Стоило заявить, что пойдёт к мужу, и спросить служанок про то, в чём была в лесу, и остальной багаж, потребовав принести принадлежащее жене господина добро, приказ был сразу же исполнен, однако это оказался новый удар, опять лишивший сил.
Время остановилось окончательно, когда Ириссэ увидела свои вещи изрезанными и более не пригодными для носки, но это было бы не так ужасно, если бы не то, что положили рядом.
Ноги подкосились, Нолдиэ упала на выстланный шкурами пол и зарыдала, срываясь на крик: среди кучи искромсанных тряпок, разорванных книг, обломков ножей, стрел и лука оказалось окровавленное разрубленное седло.
— Господин сказал, — услышала Ириссэ сквозь собственный плач, — что мы можем принести тебе голову твоего коня, чтобы ты повесила её на стену. На память.
Понимая, что месть за неподчинение продолжится, и безумный похититель не успокоится, пока не уничтожит, не раздавит непокорную жену, Ириссэ подумала: жизнь кончена. Не помня, что говорила под действием чар, дочь верховного нолдорана с ужасом представила, как от руки безжалостного чудовища погибают все, кого она любит, один за другим, а их головы оказываются развешенными по стене спальни, где монстр снова и снова насилует жену, выдалбливая из неё душу.
Единственный способ выжить и защитить любимых — отказаться от себя? Сделать это самой, не дожидаясь, когда заставят?
Четвёртая вечность пролетела в осознании пережитого в третьей. А ещё — в принятии факта, что здесь, в этом проклятом месте все заодно и против невольницы. Здесь у неё нет друзей и быть не может, потому что Ириссэ — Нолдиэ и жена. А ещё она красива. Это тяжкие преступления, за которые полагается смертная казнь.
Наступление пятой вечности ознаменовалось пониманием, что невозможно бесконечно сидеть на полу, оплакивая свою долю перед кучей кровавого тряпья. Внезапно посетило озарение, что сейчас лучше довериться чутью и не думать вовсе. Размышления и рассуждения наносили новые раны, вскрывали уже имеющиеся и солонили их потоками слёз.
Не думать! Действовать. Полагаться на слух, зрение, осязание, интуицию. И это правильно, ведь иметь дело придётся не с разумным мыслящим эльфом, но с кровожадным чудовищем, зверем, рядом с которым нет смысла быть умной, образованной, начитанной. Здесь имеют значение только инстинкты.
Шестая вечность прошла без слов. Ириссэ больше ничего не требовала, не спрашивала, не приказывала, и служанки замолчали тоже.
Вечность была заполнена звуками шуршащей шкуры, в которую завернулась Нолдиэ, дыханием, шагами по длинным коридорам мимо множества закрытых дверей. Было очень похоже, что Эол жил под землёй, по крайней мере, жену поселил в пещере.
А седьмая вечность полной тишины наступила после произнесённых слов.
Эол обернулся, оценивающе посмотрел на сбросившую шкуру супругу. Сидя за длинным столом в своей мастерской, кузнец доделывал настенный фонарь, украшая его стальными узорами.
— Мне оно не нужно, — испытующе прищурил глаза похититель. — Ты знаешь, что муж и жена — это не те, кто делят только постель?
Подарок для жены
Ириссэ опешила. В ярком танцующем свете горячего горна лицо Эола выглядело ещё отвратительнее, поэтому Нолдиэ перевела взгляд на разложенные по столу заготовки: некоторые выглядели красиво и весьма интересно.
Брат Тингола оценивающе посмотрел на супругу и вдруг торопливо встал со стула, единственного в помещении, снял с вешалки в углу накидку и, аккуратно укрыв ей Ириссэ, усадил испугавшуюся прикосновений мужа эльфийку на своё место, а себе пододвинул высокий деревянный ящик, изнутри зазвеневший металлом.
— Почему вы устроили резню в городе Ольвэ? — неожиданно, без предисловий спросил Эол совершенно будничным тоном, словно уточнил время суток.
— Мы? — дочь верховного нолдорана зябко поёжилась, кутаясь в накидку, совершенно забыв, что хотела выглядеть соблазнительно.
— Нолдор.
— Резню? — Ириссэ, вспомнив Финдекано и других собратьев, бившихся против Тэлери, вспыхнула. — Это подданные Ольвэ напали на нас!
— Я слышал, что Феанор хотел отобрать его корабли.
— Это неправда! — эльфийка в ужасе поняла, что сейчас начнёт защищать того, кто разрушил её счастье. — Мы хотели плыть в Эндорэ, чтобы защитить Валинор от Моргота! Тэлери должны были присоединиться к нам, но вместо поддержки начали нас убивать!
— Я бы тоже убивал ваших мужчин, — хмыкнул Эол. — Женщины Голодрим заслуживают лучшей участи, нежели быть их жёнами.
Ириссэ приложила все оставшиеся силы, чтобы промолчать.
— Скажи мне, жена: Ольвэ выжил?
— Да, — отозвалась Нолдиэ.
— Дай угадаю, как было дело, — Эол рассмеялся, взял недоделанный фонарь, отложил, пододвинул к себе небольшой подсвечник из серебра и меди, изображавший языки пламени вокруг меча, — мой брат струсил и спрятался, бросил в бой разных героических дурачков, а когда всё закончилось, прибежал давить на жалость. Я прав?
От осознания, кто её тюремщик, дочь Нолофинвэ едва не лишилась чувств.
— Зря боишься, жена, — отмахнулся похититель, поставил на место подсвечник и погладил рукой небольшой молот, — я не собираюсь на тебе отыгрываться за причинённый Ольвэ вред. Скажу больше: я бы поцеловал в зад любого, кто бы его убил. Я глубоко презираю эту жалкую болотную жабу, вечно прячущуюся за спины родни. Ты знаешь, что он был рад потерять Эльвэ в лесу? Он первым начал рыдать, уверяя, будто надо скорее уходить, потому что вождя не спасти уже, и все, кто станет
