Марк Тишман "Песня этого города"

Мюзикл "Элизабет" "Последний танец"

Недоступное будущее

Во сне всё было хорошо.

По-настоящему хорошо, а не так, как наяву, когда каждый пытается улыбаться и будто бы искренне удивляется чужим хмурым бровям, словно неправильное выражение лица — это какое-то постыдное дело или вовсе преступление.

Бесспорно, именно с недовольного изгиба рта и начинается Исход.

И поэтому наяву каждый остался одинок в своём горе, личных затаённых тревогах, а в грёзах счастье ощущалось, как настоящее, честное и чистое, но вдруг в пустоте и безвременье появилась дочь, и повеяло пугающим сырым холодом.

— Мама, — озираясь, произнесла Ириссэ, такая же невыносимая непослушная девчонка, как и раньше, — хочешь подержать?

В руках откуда-то взялся ребёнок, и, не успев его рассмотреть, лишь поняв, что это мальчик и вроде бы похожий на Турукано, Анайрэ проснулась.

Привычный полумрак, освещённый огромными часами, в которых пересыпались сияющие кристаллы, почему-то напугал. Верхняя колба почти опустела, и это показалось дурным предзнаменованием.

Неужели в Эндорэ снова что-то случилось?! Нужно как можно скорее поговорить с кем-нибудь! Может быть, собраться народом и попросить Валар открыть хоть что-то об ушедших? Совсем немного отодвинуть завесу тайны! Да, мы должны забыть, смириться и быть счастливыми, но уже давно ясно — это невозможно! Что же делать, если сердце привязано к тем, кого объявили преступниками?

Навязчивое желание снова уйти в Сады Лориэна, чтобы не чувствовать ничего плохого, на этот раз удалось прогнать. Анайрэ взглянула на дверь и подумала о том, что хочет выйти на поверхность. Неважно, насколько силён там жар светоча Майэ Ариэн, или опасны игры Тилиона с Уинэн. Можно ведь не спускаться на берег ночью, а днём — держаться в тени.

Снова посмотрев на пустеющую колбу, эльфийка поняла, что не хочет видеть тот самый момент, когда сверху кристаллическая пыль закончится. Уйдя в соседнюю комнату и позвав служанок, чтобы помогли выбрать платье и причёску, Нолдиэ, не знающая о титуле своего мужа, остановила взгляд на зеркале.

— Нолофинвэ говорил мне, что я прекраснейшая женщина Амана, — с трудом улыбнулась Анайрэ. — Он говорил много лжи, но восхищение моей красотой, надеюсь, всё же было искреннее. И, к кому бы я сейчас ни пошла, любой должен удостовериться в том, что мой супруг врал не постоянно. Не всем и не обо всём.

Вполуха слушая заверения служанок, что сияющая красота супруги покинувшего Аман истинного короля Нолдор стала только ярче в подземелье, Анайрэ подумала, что хотела бы поговорить с Нерданель, причём не о плохом, а про что-то обнадёживающее, однако в памяти всплывали злые слова жены… Вдовы? Да, наверное, вдовы Феанаро о том, что она будет называть великий Тирион Фирионом — городом мертвецов. И теперь в твердынях на Туне действительно никто не живёт, и только стены помнят смеявшихся и плакавших, встречавшихся и прощавшихся в навек угасшем свете Древ.

Стоит ли видеться с женщиной, окружившей себя каменными изваяниями? Как сказать ей, что видела во сне живое дитя?

Пожалуй, не стоит.

Может быть, взглянуть в глаза своему страху и поехать в Тирион? Встретиться взглядом с навек погасшими окнами и осознать — прошлое не вернуть? Его ведь не вернуть уже никогда. Может быть, в Валиноре навсегда застыло настоящее, зато там, далеко за морем — будущее.

Какое оно? Счастливое, как обещали короли? Мрачное и трагическое, полное скорби, как уверяют Валар? Каждый верил, во что хотел.

Анайрэ же точно знала только одно: это будущее недоступное оставшимся в Амане. Вот оно — главное знание.

Я люблю тебя, Феанарион! Люблю!

Во сне всё было хорошо.

Мрачный незнакомый лес постепенно стал светлым и прекрасным, озарившись дивным мерцающим сиянием, как было в Валиноре при свете Древ. Колючая тёмная еловая хвоя стала мягкой и золотисто-бирюзовой, превратившись в цветы-кисти, листва ясеней и буков засеребрилась целебной росой Телпериона, с распустившихся благоухающих яблонь посыпались белоснежные ласковые лепестки, а Тьелко, подхвативший любимую на руки, показался прекраснее, чем прежде.

Между влюблёнными не осталось преград, теперь они могут быть неразлучными на протяжении всей отведённой им вечности.

— Нам больше не надо прятаться, — засмеялась Ириссэ, — а мне не придётся связывать тебя, Феанарион.

Тьелко счастливо улыбался в ответ, его руки были нежными, как никогда. Он положил возлюбленную на мягчайшую шёлковую траву, приятно зашекотавшую кожу. Самые шаловливые колоски стали пробираться в запретные тайные места, чтобы поиграть с чувствительной плотью, роса соскользнула с белоснежной пушистой ветки над головой, скатилась с сосков по груди и животу в пупок. Ириссэ не помнила, когда оказалась обнажённой, но не всё ли равно? Это ведь прекрасный сон, фантазия, мечта! Здесь не нужны наряды.

— Мы теперь навсегда вместе, — прошептали приблизившиеся губы, осторожно, как никогда, целуя шею, скулы, ресницы и кончик носа эльфийки. — Нас никто не посмеет разлучить.

— Да, — Ириссэ хотела бы сорвать с Туркафинвэ одежду, но это был сон, и руки не слушались.

Золотой свет озарил чистое небо, ввысь устремились островерхие кроны нежно-лиловых лиственниц, Тьелко начал ласкать живот любимой, постепенно опускаясь ниже.

— Ты подаришь мне сына?

Ириссэ широко раздвинула напряжённые бёдра, вытянула мыски, счастье переполнило грудь, сердце бешено заколотилось, дыхание стало прерывистым.

— Да, Феанарион! Да! Я хочу этого! Мы, наконец, сделаем то, что должны были ещё в прошлую Эпоху!

Картинка смазалась, уступив место ощущениям. Эльфийка почувствовала нарастающее напряжение в ногах и ягодицах, только не смогла понять — соединились в её фантазиях тела в одно или нет, но это уже казалось неважным. Всплеск долгожданного наслаждения должен был разбудить, однако сон продолжился, становясь ещё более прекрасным и нереальным.

Теперь поцелуи каплями росы падали на живот, поднимаясь к груди и шее, между ног ощутилось приятное тепло любимого тела, сильные горячие руки сдавили бёдра.

Ириссэ, наконец, почувствовала слияние плоти, застонала в ожидании новых ощущений, ритмично подаваясь вперёд, невыносимо захотелось больше страсти, но бездна сна накатила внезапной ослепляющей волной, лишая возможности испытать наслаждение.

Посмотрев в небо, эльфийка увидела, как золото Лаурелин и серебро Телпериона проникли друг в