Вцепившись немеющими руками в шкуры, заливаясь слезами, дочь Нолофинвэ завыла, впившись зубами в то, что было под головой, мысленно умоляя в ритм причиняющим страдания движениям:

«Хватит! Хватит! Хватит!»

Немного размяв неподатливую плоть, Эол вошёл снова резко и до конца, однако чуть осторожнее, чем до этого. Ириссэ показалось — её сейчас разорвёт изнутри, живот скрутило нестерпимо, но ни крики, ни слёзы ничего не давали: насильник, двигаясь всё быстрее, однако то и дело останавливаясь, чтобы не кончить и подольше помучить капризную строптивую жертву, продолжал развлекаться.

Когда не осталось сил даже кричать, Нолдиэ вдруг почувствовала, что её больше не трогают, но тут на лицо пролилась липкая жидкость.

— Даже не думай вытираться, если не хочешь продолжения, — предостерёг Эол. — Тебе пора узнать ещё одну мою тайну: когда я защищал трусов и слабаков, воюя с орками, морготовы твари схватили меня и потом имели всем отрядом, пока не надоело, называя меня девкой с членом. После они прижгли мне лицо головешкой, и пока это происходило, никто из тех, ради кого я рисковал, не попытался мне помочь. Теперь ты понимаешь, что от меня не будет жалости к ничтожествам, которые не заодно со мной, кто не готов быть для меня настоящей семьёй, а не лишь на словах? Подчиняйся — и тебе будет хорошо. В противном случае, я сделаю из тебя игрушку для всех желающих, и, поверь, это больнее, чем то, что сейчас было.

Ириссэ слышала всё сказанное, но словно не воспринимала — случившееся выбило из неё жизнь: с каждым тычком по капле. Возможно, что-то ещё осталось, и со временем получится прийти в себя, но сейчас всё было совершенно безразлично, а где-то очень далеко прозвучал приказ ненавистного похитителя:

«Присмотрите за ней».

Семь вечностей

Появление вокруг тех, кто должен был каким-то образом позаботиться о пленнице, которую почему-то называли женой, поначалу не вызвало никаких эмоций, однако когда эльфийка с красивой, только слишком растрёпанной, словно после бурной ночи любви, причёской стала протирать кожу Ириссэ ароматной влажной тканью, Нолдиэ в ужасе сжалась в комок и закричала:

— Нет! Нет! Только не лицо! Не трогай!

Самым страшным сейчас казалась возможность продолжения издевательств, вызванное смытым со щеки, брови и века семенем.

Служанка снисходительно фыркнула, и дочь Нолофинвэ, вздрогнув, подняла на неё взгляд.

«Она меня ненавидит», — пришло озарение, почему-то придавшее сил.

Внутренний протест, заставлявший думать о том, что никогда не было ничего подобного, и те, кто прислуживали высокородным эльфам в Амане, искренне восхищались ими, любили, хотели помочь. Или… Это была очередная ложь Благословенного Края, которую аманэльдар принесли в Средиземье в своих сердцах?

Между ягодиц чем-то смазали, сначала немного защипало, но неприятные ощущения быстро прошли, остался щекочущий холодок.

Ириссэ скосила глаза на окруживших дев — все из Синдар, смотрят с разной степенью неприязни. Но почему? Только из-за происхождения? Неужели им совсем не жаль только что изнасилованную похищенную эльфийку?! Они ведь тоже женщины!

— Расстроила господина, дура! — негромко сказала про дочь верховного нолдорана дева с волосами цвета тусклой платины. То ли служанка была уверена, что Ириссэ не знает её языка, то ли не считала подобное обсуждение зазорным. — Он ей великую честь оказал! Замуж взял! Женой называет! Наследника хочет от неё! Она должна исцелить его сердечные раны, приласкать, отдать всю себя, и он тогда станет добрым и щедрым. Счастливый мужчина не бывает злым! Господин просто несчастен. А эта дура его ещё больше травмирует! И что он в ней нашёл? С такой гордячкой пустоголовой семьи не получится!

Ириссэ отодвинулась от протиравшей её тело эльфийки и осторожно села. Между ног ощущалось странное онемение, голова всё ещё была тяжёлой.

— Не знаю твоего имени, — дочь верховного нолдорана обратилась на Синдарине к опытной в семейных делах деве, — зато понимаю речь. Скажи же мне, глупой гордой жене твоего хозяина, как я должна относиться к мужу?

«Которого вижу впервые в жизни, а знакомство началось с изнасилования».

Болтливая служанка опешила, другие засмеялись. Да, она была уверена, что Нолдор говорят только на Квэнья.

— Прости, госпожа, — неохотно извинилась она, — я могу научить. Я многое умею.

Последняя фраза была произнесена с особой гордостью.

— Нет, — отрезала Ириссэ, — я сама разберусь. Оставьте мне еду и вино и уходите. Все.

— Только не вино, — испугалась растрёпанная эльфийка. — Госпожа носит дитя, господин накажет нас, если мы оставим тебе хмельной напиток.

— Нам нельзя оставлять тебя одну, — отрезала болтунья. — Мы должны следить!

Ириссэ вздохнула. В голове до сих пор не укладывалось всё случившееся, создавалось ощущение, будто происходящее — страшный сон. Однако что-то делать дальше было необходимо. Но что?

Запереть себя в комнате, забаррикадировав дверь, и с ужасом ждать, когда её взломают? Стать безвольной тенью себя прежней? Попытаться объяснить этому Эольвэ, как надо обращаться с женщиной?

От одной мысли о возможной беседе с похитителем к горлу подступила тошнота, а от бессильной злости и страха помутилось в глазах.

Поднеся к лицу дрожащую ладонь, Ириссэ замерла. Вытереть мерзость с кожи или нет? Наверное, надо, только от страха немеет плечо, и нет сил прикоснуться.

Но почему? Что будет, если умыться? Эол не убьёт беременную жену. Снова изнасилует? Это тоже можно пережить. Неужели лучше поддаться слабости и ходить грязной? Неужели лучше демонстрировать всем, что похитителю удалось сломить дух гордой Нолдиэ? Но и постоянно терпеть насилие невозможно! Надо выбраться отсюда! Как? Как-нибудь. Но для этого необходимо понять, чем живёт этот урод и его рабы.

— Дай салфетку, — решив попробовать обмануть бдительность Эола, Ириссэ через силу улыбнулась служанке, смазывавшей её между ног. — Вы правы, девы, жена должна быть добрее к мужу. Я обидела вашего господина и хочу извиниться. Я тоже многое умею.

***

— Я хочу продолжения.

Чтобы сказать это Эолу, гордо вскинуть голову, тряхнув сияющими чёрными волосами, и чуть снисходительно улыбнуться, Ириссэ понадобилось семь вечностей.

Первая из них прошла прежде, чем удалось встать с постели. При одной мысли об этом отказывали ноги и слепли глаза. Находившиеся рядом девушки следили со странным любопытством и каким-то нездоровым бдением,