из-за больших домов. Но долго я здесь не останусь. Потом будет труднее. Я отложил для тебя маленький черный чемоданчик с кое-какими маленькими вещицами. Но я не могу сказать, когда ты их получишь, и получишь ли вообще… Будем надеяться – это произойдет. Я буду пытаться здесь что-нибудь сделать, чтобы ты время от времени могла получать от меня кое-какие известия. Если это не удастся, тебе придется много месяцев ждать, прежде чем ты по старым каналам сможешь что-то услышать обо мне. Если даже случится так, что тебе придется долго ждать, не волнуйся обо мне. Все будет хорошо, и даже это время закончится. Я очень, очень много думаю о тебе. Я даже представить не мог, чтобы такой старый парень, как я, мог так сильно привязаться к человеку, как я привязался к тебе. В этот раз это намного больше, чем тогда, так как и для меня все яснее, и я знаю, как ты ко мне относишься. Надеюсь, что у тебя дома поймут, что я не мог иначе и должен был быть здесь. Было бы жаль, если бы они на меня рассердились. Ты могла бы сердиться на меня, но ты же понимаешь и знаешь, что мне пришлось так же трудно, как тебе, особенно в этот раз. Следи за собой и береги себя. Я был бы очень рад. Намного больше, чем ты думаешь. Я мало об этом говорил, чтобы не убеждать и не уговаривать тебя, но радоваться я бы стал очень. Я попытаюсь снова написать тебе, прежде, чем наступит долгое молчание. Не говори Алексу ничего о письмах, которые приходят не через него. Так лучше…»[356]

Неясные фразы в конце письма – намеки на сообщение Кати о том, что, возможно, она беременна от Рихарда. Зорге был счастлив и хотел ребенка, и в дальнейшем Катя подтвердила свое предположение. Владимир Константинов вспоминал, что она покупала детские вещи и через несколько месяцев поставила в комнате детскую кроватку[357].

В начале 1936 года Зорге писал Кате уже из Токио:

«Моя дорогая К.

Один друг, которого Вилли (разведчик Вилли Шталь. – А. К.) видел до этого, сообщил мне, что “все в порядке”. Если я правильно понял, то это означает, что наши желания… претворяются в жизнь. Я страшно обрадовался и организовал с этим другом приятельскую пирушку, который не знал, почему я так особенно радуюсь.

Иногда я представляю себе, как могло бы быть хорошо – быть снова рядом с тобой. Меня всегда охватывает ярость, когда я думаю, как долго это еще может продолжаться. Я бы охотно послал тебе кое-какие вещи, но пока не нашел для этого никакой возможности, надеюсь, таковая появится с течением времени.

Я слышал, что денежное состояние у вас скоро изменится. Пожалуйста, поговори с Вилли, как может быть изменена договоренность с моими людьми, так, чтобы ты действительно имела какую-нибудь помощь. Я готов к любому урегулированию и прошу тебя ни в коем случае не церемониться… Иначе я буду волноваться, не лишена ли ты чего-то, чего не должна быть лишена… Прилагаю несколько фотографий о моем отпускном путешествии. Две маленькие из Гонолулу…»[358]

9 апреля 1936 года окончательно обосновавшийся в Токио и очень занятый последними событиями в Японии Зорге писал жене:

«Милая моя Катюша!

Наконец я получил от тебя радостную весть, мне передали твои письма. Мне также сказали, что ты живешь хорошо и что получила лучшую квартиру. Я очень счастлив всем этим и невероятно радуюсь вестям о тебе.

Единственное, почему я грустен, это то, что ты одна все должна делать, а я при этом не могу тебе чем-либо помочь, не могу доказать свои чувства любви к тебе. Это грустно и, может быть, жестоко, как вообще наша разлука… Но я знаю, что существуешь ты, что есть человек, которого я очень люблю, и о ком я здесь, вдали, могу думать, когда мои дела идут хорошо или плохо. И скоро будет кто-то еще, который будет принадлежать нам обоим.

Помнишь ли ты еще наш уговор насчет имени?

С моей стороны, я хотел бы изменить этот договор таким образом: если это будет девочка, она должна носить твое имя. Во всяком случае, имя с буквы “К”. Я не хочу другого имени, если даже это будет имя моей сестры, которая всегда ко мне хорошо относилась. Или же дай этому новому человеку два имени, одно из которых обязательно должно быть твоим. Пожалуйста, выполни мое желание, если речь будет идти о девочке. Если же это будет мальчик, то ты можешь решить вопрос о его имени.

Я, естественно, очень озабочен тем, как ты все это выдержишь и будет ли все хорошо. Позаботься, пожалуйста, о том, чтобы я сразу, без задержки, получил известие.

Сегодня я займусь вещами и посылочкой для ребенка, правда, когда это до тебя дойдет – совершенно неопределенно. Будешь ли ты дома у своих родителей? Пожалуйста, передай им привет от меня. Пусть они не сердятся за то, что я тебя оставил одну. Потом я постараюсь исправить все это моей большой любовью и нежностью к тебе.

У меня дела идут хорошо, и я надеюсь, что тебе сказали, что мною довольны.

Будь здорова, крепко жму твою руку и сердечно целую.

Твой Ика»[359].

К сожалению, надеждам на маленькое семейное счастье не суждено было осуществиться. Влюбленные хотели жить вместе, но Зорге уехал. Они ждали ребенка, но беременность окончилась неудачно, детей у Зорге и Максимовой так никогда и не было. На отношение Рихарда к жене это никак не повлияло. Он продолжал передавать ей деньги и небольшие подарки и сувениры из Японии. Некоторые из них сохранились в семье сестры Екатерины Максимовой, позже были переданы ею в Музей политической истории в Ленинграде и доступны сегодня его посетителям (часть хранится в филиале музея «Гороховая, 2»). Там же находятся и многочисленные фотоснимки из семейного архива Кати, в том числе сделанные и самим Зорге. Два из них запечатлели Васильевский спуск в центре Москвы со здания на противоположном берегу реки (ныне это гостиница «Балчуг»). Будучи в Москве, Зорге добился от руководства Четвертого управления обещания выделить Кате новое, по тем временам очень хорошее, жилье – большую и светлую комнату на четвертом этаже (в то время – верхнем) общежития политэмигрантов «Красная звезда» на Софийской набережной (ныне дом 34, строение 1) – по совпадению, это как раз напротив «Балчуга». Но туда Катя переехала в марте 1936-го. Письмо с реакцией на потерю ребенка было отправлено Зорге в конце весны того же