связанную главным образом с общей дипломатической политикой. Иногда у него бывала возможность лично побеседовать с послом и военно-морским атташе посольства. Штейн был очень дружен со всеми иностранными журналистами, особенно с английскими и американскими, от которых получал различную интересную информацию. В последнее время он имел тесные связи с информационным агентством “Домэй”, в связи с чем через это агентство, как и Вукелич, мог добывать сведения об общей политической атмосфере и различных скрытых политических действиях. К тому же он сам был ценным источником информации, так как очень скрупулезно изучал экономическую ситуацию в Японии и писал прекрасные книги об этом. Благодаря его исследованиям прояснились многие факты экономической жизни, до тех пор не вполне понятные. В сферу его личных профессиональных интересов входили внешняя торговля и финансы Японии»[342].

Но это все будет потом. Пока же «Рамзай» продолжал набирать политический вес в германском посольстве, пользуясь еще только крохами с секретного стола и отправляя в Москву все, что удавалось найти, что казалось ему ценным с точки зрения поставленных Берзиным вопросов. Начальство же продолжало требовать невозможного. Например, в ответ на один из отправленных документов, в котором упоминалась новая японская пушка «Тип 93», Зорге получил целый список заданий по выяснению технических данных орудия, местах его изготовления, о воинских частях, которые его получают, и т. д. Нет сомнений в том, что для военной разведки все это являлось очень ценной информацией, но как ее должен был получить немецкий журналист Зорге, навсегда осталось загадкой и для него самого. При этом сам «Рамзай», как и в Шанхае, в каждом сообщении в Центр обязательно указывал, что его работа была бы невозможна без помощи членов группы, и благодарил их, обращая внимание Берзина на заслуги своих товарищей – пока еще в значительной мере авансом.

Между тем Берзин и сам получал информацию о «Рамзае» от сотрудников шанхайской резидентуры – бывшего заместителя Зорге Карла Римма («Пауля»), бездействие и безграмотные поступки которого в свое время пытался затушевать его начальник, и от нового резидента – Якова Бронина («Абрама»). Курьер шанхайской резидентуры Гельмут Войдт («Коммерсант») в августе ездил в Токио за почтой и беседовал с «Рамзаем». Неосторожный в общении с, как он думал, друзьями, Зорге позволил себе разговориться с курьером на политическую тему: они обсудили недавний приход к власти в Германии нацистов, и Зорге критически высказался о пассивной роли немецких коммунистов, Коминтерна и Советского Союза. «Коммерсант» передал содержание разговора своим начальникам, а те – и Римм, и Бронин – отправили соответствующие письма (почти как «от коллектива трудящихся резидентуры») в Москву, Берзину, по собственной инициативе проявив «политическую бдительность» и став основоположниками в деле написания доносов на человека, который считал их своими товарищами и единомышленниками: «Рамзай высказал политически неверные взгляды…»[343] До 1 декабря – убийства Кирова в Ленинграде – оставалось еще несколько месяцев, как принято говорить, «маховик массовых репрессий» еще не был запущен, но невзрачные серые листки с обвинениями Зорге в политической близорукости уже легли в его личное дело. Впрочем, строго говоря, это было не первое критическое сообщение о Рихарде, направленное его коллегами в Москву. Летом 1932 года, когда он еще работал в Китае, Зорге удалось совершить долгую и довольно опасную трехнедельную поездку во внутренние районы этой страны. Возвращаясь через Тяньцзинь, он встретился с прибывшим туда по его просьбе харбинским резидентом – «Альфой». Через несколько дней «Альфа» написал в Москву (стиль автора сохранен без изменений. – А. К.): «Два слова о Рамзае. Он на нас оставил нехорошее впечатление. Я ему предложил, воспользуясь пребыванием здесь, написать для дома обстоятельный доклад о своей работе, ибо времени у него здесь достаточно, а мы его отправили бы в натуральном виде без всякого фотографирования и пр. Он ответил, что была о его работе полная информация и нет надобности писать. По-моему, пьет он больше, чем положено по штату. Здесь он здорово этим делом занимался. В одно прекрасное утро пришел к нам… с разбитой скулой. Оказывается, он дрался с какими-то хулиганами, котами (сутенерами. – А. К.) девиц в кабаре “Фантазия”.

У нас с Фрицем такое мнение, что его следовало бы отозвать при первой возможности. Что касается контроля над ним, то можно было бы передать нам»[344].

Это письмо – по сути своей настоящий донос малограмотного агента «Альфа», чьими советами пренебрег «Рамзай» и который очень хотел подчинить себе излишне самостоятельного немца, – тоже подшито в деле нашего героя. Оно тоже со временем могло сыграть (мы никогда не узнаем этого точно) свою роль в возникновении необоснованных сомнений в надежности Зорге у московского руководства. Вряд ли это произошло именно тогда – на рубеже 1934–1935 годов, но, так или иначе, первая командировка «Рамзая» в Японию подошла к концу. Правда, ни он, ни «Бернгардт», ни кто-либо еще из членов его группы об этом пока не знали.

В Шанхае провалилась резидентура «Абрама» (Бронина). Поскольку боˊльшая часть агентов перешла к нему как бы по наследству от Зорге, подозрение в том, что сам «Рамзай» тоже известен китайской, а возможно, и японской полиции, нельзя было сбрасывать со счетов. В феврале 1935 года назначенный из НКВД на должность заместителя начальника военной разведки бывший контрразведчик Артур Христианович Артузов (Фраучи) представил Ворошилову проект «Указаний Разведывательного управления», в котором шла речь и о работе нелегальных резидентур. Помимо всего прочего, там имелись пункты, которые могут открыть нам глаза на некоторые события, произошедшие с Зорге позже. Например, в пункте 2 говорилось, что «в случае провала [нелегальный] резидент и его аппарат не имеют права обнаружить перед следственными властями своего какого бы то ни было отношения [к СССР]…», а пункт 3 подчеркивал: «Признание в случае провала резидента или его сотрудника перед следственными властями какого бы то ни было своего отношения к СССР должно рассматриваться как акт измены Родине…»[345] Пункт 6 гласил: «Связь между собой отдельных резидентур, а также их работников запрещается», и это входило в коренное противоречие с действующей практикой самого Разведупра, который назначил «ответственным» за резидентуру в Токио резидентуру в Шанхае, через которую и поддерживалась вся связь с Зорге в 1933–1935 годах.

2 июля 1935 года «Рамзай», тщательно обосновав свой отъезд в германской диаспоре в Токио необходимостью перезаключения договоров с немецкими газетами и журналами, сел на пароход, отбывающий в Соединенные Штаты. Там, сменив паспорт, он отправился во Францию, а оттуда в Москву, где и узнал о претензиях, предъявляемых к нему руководством, и об опасениях за его судьбу и судьбу резидентуры.

Сам Зорге невысоко оценивал возможности выхода на его след шанхайской полиции: «…я считаю совершенно невероятным, что мы задеты. Даже если арестованные китайцы будут говорить о прошлых делах, они не могут дать такие данные, которые бы