Но еще 18 августа 1933 года, при отправке Рихарда в первую японскую поездку, Катя получила удостоверение в том, что «…она действительно является женой военнослужащего – командира РККА тов. ЗОНТЕР И. Р., находящегося в длительной командировке»[351]. До сих пор непонятно, что это было: «липа», или, как сказали бы сами разведчики, «сапог» – фальшивый документ, который должен был обеспечить права Екатерины Максимовой на некоторые льготы, положенные женам военнослужащих, например, при оплате коммунальных услуг, но прежде всего для получения его денежного довольствия во время нахождения супруга в командировке, или же Мария Максимова была права, и ее сестра и Зорге действительно зарегистрировали свой брак в феврале – марте 1933 года. В любом случае «Ика Рихардович Зонтер» не только не был командиром РККА, но и вообще не числился в штатах советского военного ведомства. Так что получение Екатериной документов, затем жилья и денег стало возможным лишь благодаря доброй воле руководства Четвертого управления. Впрочем, в соответствии с действовавшим с 1926 года Кодексом РСФСР о браке, семье и опеке, совместная супружеская жизнь без регистрации в загсе была приравнена к браку, официально зарегистрированному государством, и фактический брак мог быть признан имеющим юридическую силу по судебному решению. В любом случае, при всей неоднозначности истории знакомства Кати и Рихарда, они со временем, судя по всему, действительно искренне полюбили друг друга. Важно, что Зорге назвал ее женой, как минимум выделяя таким образом из числа других своих женщин. Есть даже версия, что в короткий период пребывания дома зимой – весной 1933 года Зорге успел побывать на родине жены, в Петрозаводске. Причем представлен он был родным и знакомым Екатерины как Ика Зонтер, вскоре убывающий в какую-то далекую командировку[352].

О том, как развивались их непростые взаимоотношения во время этой самой командировки, многое могут рассказать письма, а их было отправлено немало – получился настоящий роман, написанный в эпистолярном жанре. По состоянию еще на конец марта 1934 года, а это спустя всего шесть месяцев после прибытия в Японию, Зорге уже написал Кате десять (!) писем. Безусловно, это служит свидетельством его глубокой привязанности к этой женщине, которую он любил и никогда не забывал, несмотря ни на какие связи – мимолетные или продолжительные – с другими женщинами, к которым он тоже мог испытывать разной степени глубины и продолжительности нежные чувства.

К сожалению, писем Рихарда Екатерине Максимовой опубликовано совсем немного, некоторые из них еще дожидаются своего часа. Но, прежде чем обратиться к ним, вернемся еще раз к воспоминаниям сестры Кати – Марии.

«Когда он (Рихард Зорге. – А. К.) последний раз уезжал из Москвы (это было в 1935 году), Катя очень просила его взять ее с собой. Но он сказал: “Нет. Я этого не могу сделать, так как, во-первых, это очень сложно, а во-вторых, и очень опасно для тебя. А кроме того, это помешает мне в работе, и я не смогу уделять тебе столько внимания, сколько надо”.

Катя знала, что Рихард разведчик и что он едет на выполнение очень сложного и ответственного задания…

Когда Рихард уезжал в Японию, он принес домой большую пачку денег (долларов). Катя, увидев это, поразилась и спросила:

– Как тебе доверяют такие суммы денег?

А он ей ответил:

– Мне доверяют, Катюша, значительно больше, чем эти деньги…

…он сказал сестре, что часто он ей писать не сможет, но он будет посылать ей посылочки, в которые будут вложены или фотографии, или еще какие-то вещи – сувениры и проч., по которым она всегда сможет определить, где он находится.

У сестры было много фотографий без надписей (китайских, японских и др.), которые были присланы ей Рихардом и по которым она определяла его местонахождение»[353].

Рихард Зорге ошибся: он писал Кате часто, даже очень часто, учитывая его занятость и необходимость соблюдения конспирации при отправке этих писем, хотя само по себе это уже было нарушением конспирации. Давайте еще раз прочтем те из этих посланий, что нам сегодня известны, и попробуем разглядеть в них чувства не «советского Джеймса Бонда» и «жены военнослужащего», а обычных людей, надеющихся на то, что «все когда-нибудь кончится», и верящих в возможность нормальной семейной жизни.

Итак, послание от конца марта 1934 года:

«Дорогая Катя.

После своего отъезда я пишу уже 10-е письмо. Я не знаю, получила ли ты их. Это очень и очень плохо, ибо я не знаю, остается ли, по крайней мере, в силе то, о чем мы говорили и что ты мне сказала перед отъездом. Я много думаю о тебе и убежден, что мы все-таки увидимся и будем жить вместе и не только несколько месяцев. Обо мне не беспокойся. Хотя жизнь здесь и собачья, но мне живется хорошо. Понятно, тяжело, но это ничего. Заботься о себе и веди не такой собачий образ жизни, как я. Это самое важное. Будь довольна, что ты можешь жить в СССР. Пиши, пожалуйста. Через мое учреждение, зайди там и скажи, что ты моя жена. Тогда твои письма будут мне, по возможности, посылаться. Итак, Катя, будь здорова и не забывай меня совсем. Жму крепко твою руку и целую тебя. Прилагаю к своему письму 10 ам. дол. Купи на них себе что-нибудь.

Ика»[354].

Надо сразу заметить, что между Катей и Рихардом существовал языковой барьер, который им удалось преодолеть устно, но который оставался на бумаге. Зорге писал свои письма по-немецки, а она отвечала ему по-французски. До середины 1938 года письма Максимовой в Москве передавал знакомый Зорге по встречам в Москве и Париже, помощник начальника японского отделения Разведупра Владимир Михайлович Константинов – в будущем известный японовед, доктор наук[355]. Он же, вероятно, переводил Кате с немецкого языка, который она знала недостаточно хорошо, хотя из писем видно, что между ними существовал и еще какой-то канал, неизвестный начальникам Рихарда.

Пробыв в Москве около трех недель, «Рамзай» вернулся в Японию. Очевидно, что, несмотря на столь короткое время, которое Рихарду и Кате удалось быть вместе, их отношения довольно сильно изменились. Можно сказать, они заново влюбились друг в друга, их чувства стали более глубокими и яркими. Кроме того, Рихарду, судя по некоторым обмолвкам, довелось в это время пообщаться с родственниками Кати, которые, возможно, приезжали в Москву. Вскоре после его отъезда она получила от него очередное письмо, написанное 31 августа в Нью-Йорке по дороге в Токио:

«Моя любимая Катюша!

Теперь я снова в большом городе с высокими домами. Все прошло гладко, и я рад вернуться сюда, потому что здесь – это самое легкое (так в тексте. – А. К.). Вероятно, я люблю этот город и по этой причине, не только