— Ничего, смеётся тот, кто смеётся последним, ещё приползёшь. На коленях! Щенок!

Ни Ларик, ни, тем более, Строгин Андрюшка даже предположить не могли, насколько может быть разбивающей всё вдребезги месть отвергнутой, влюблённой женщины с большими властными полномочиями.

В таких случаях надеяться можно только на провидение и Ангела твоего, или на Господа Бога.

Глава 13. Храмы Кхаджурахо и Короли

Разумеется, несколько дней главной обсуждаемой новостью было первенство на смотре. Как и обещали в районной и областной газетах были материалы, фотографии, поздравления. Больше всех поздравлений досталось Пятакову от друзей-конкурентов. Все позвонили. Отметились, так сказать, на всякий случай. Мало ли куда теперь «пыталовцев» с их славой закинет. По району давно слушок шел, что Пятаков дверь к районному начальству ногой открывает. Поднялся мужик. На пустом месте поднялся.

«Казаки» устроили себе отпуск.

— Как после войны руки к земле тянуться, — шутил Ванятка, обнимая Раечку.

Но все понимали, что теперь с них с живых не слезут, пока вся эта юбилейная столетняя кампания и её отголоски не затихнут. Дня через три Воротову позвонили из обкома партии, звонили, чтобы согласовать расписание выступлений хора на разных, но самых главных площадках. Там все самые сливки собирались, и всё должно было быть достойно. Сразу и на День Победы договаривались. Не то, чтобы и договаривались, просто ставили перед фактом.

Леон спокойно соглашался, записывал, составил график и, наконец, вызвал Ларика.

— Вот, смотри. И это только первый эшелон. Официальный. Намекали, что возможны и приватные концерты, коль скоро важный гость какой-нибудь или местный босс захотят послушать.

— Так это… почти без перерыва? — Ларик такого не ожидал.

— А ты чего хотел? Славы? Вот — она самая, что ни на есть. Слава!

— Ты издеваешься, что ли?

— Даже и не думаю. Хочешь жить спокойно — не высовывайся. Летай низэ-э-энько. Ты же доказать хотел? И не просто доказать. Это бы ещё ничего было. Ты же хотел их всех поразить?! Ну, поразил. Ты и меня поразил в самое сердце. С удовольствием бы вас слушал и слушал. Чего же ты хочешь теперь?

— Ничего я уже не хочу. Пожить бы спокойно.

— Ха! Поздно брат. Но я тебе немного помажу рану. За «просто так» даже лягушка не квакает и кукушка не кукует. Кстати, ты думаешь, она тебе года накуковывает? Фигня это всё. Чем дольше кукует — тем больше размножаться ей хочется. Вот так-то. Кстати о размножении, я им сразу вопрос задал, по какому тарифу будут оплачиваться ваши выступления, надо же как-то компенсировать вашим женам.

— И чо?

— И ничо. Проехало. Сказали, что этот вопрос решается на самом верху из каких-то там резервов, и наверняка вы будете довольны. Так что с девятнадцатого апреля вы все в особом режиме труда и отдыха, по два концерта в день. А нечего было так выделяться. Ты погоди, вот после праздников междусобойчики начнутся — совсем весело станет.

— Ладно, давай список. Совхоз-то хоть получил премию?

— Получил. Решили на малых истратить. Тоже в костюмы их надо нарядить. Дисциплинирует. Не забыл, что ты оркестр тут собрал? От желающих отбоя нет.

— Не забыл. Успеем до осени, сотворим что-нибудь приличное. Ну пока.

— Давай.

Ларик почти открыл дверь, потом вернулся, несколько смущённый.

— Кстати, Леон, ты не знаешь, есть какой-то храм Кожу,…Ккажду, черт не помню…

— Кхаджурахо? — Леон с удивлением посмотрел на Ларика, в его глазах появились огоньки смеха.

— Во-во. И чо это за храм такой?

— А она где тебе про этот храм сказала?

— Кто?

— Да не валяй дурака. Кроме Синицыной некому. Значит, вы теперь близко знакомы, и у тебя есть связи на самом верху почти? Поздравляю!

— Кончай ёрничать. Чо это за храм, который можно повысить?

— Она даже так сказала? — Леон, не выдержав, громко заржал и хохотал до слёз. — Ну ты, Ларик, даёшь! Молодец! Оставил-таки бабу с носом!

— Ху*и ты стебёшься? Можешь ответить нормально?

— Могу,… ой, нет,… не могу! — от хохота Леон не мог говорить. — Во, молодец! И здорово она на тебя разозлилась?

— Нормально. В чём дело? Можешь ты своё х*йло на минуту закрыть и сказать по-человечески? — Ларик явно кипятился.

— Ой, не могу! — Леон ещё взрыдывал от смеха. — Ладно, садись, сейчас объясню, На смотри, да никому больше не показывай, во избежание травматизма в личной жизни, — он достал из стола и сунул Ларику в руки плотный маленький пакетик. Это были открытки, красочные и чёткие. Надписи на обороте были на английском, который Ларик учил в школе и на флоте, на случай закордонного похода.

Да, храмы Кхаджурахо были очень высокими. Теперь Ларик понял, что его храм был действительно низковат. Заканчивался буквально на первой лежачей ступеньке.

— Откуда это у тебя?

— Друзья привезли из-за границы.

— Ты ей это показывал?

— Нет. Так немного просвещал, может и поняла… до второго этажа. Ну, я смотрю, название она выучила, и то хорошо.

— На, возьми. Пойду я. Сарай к отелу почистить надо.

— Чисти, чисти. Бабушкам привет.

Леон задумчиво смотрел Ларику вслед из окна. Пока его долговязая, чуть сутулая фигура не скрылась за домами.

— Что же ты за фрукт, Ларик? И чего она в тебе нашла такого, чего во мне нет? Возраст? Может быть. Но тут дело в другом. В другом… Чувствует она, что я её и трогать боюсь. И взглядом потревожить даже боюсь. Если бы не это… Если бы не это, я бы тебя, маленькая, ни Ларику и никому другому бы не отдал. Зачем ты так появилась, что ты мне хочешь сказать, чего я не знаю ещё, и в чём ещё виноват? Господи, как это всё перенести? Да не о том я сейчас, перенесу я всё, только ты живи теперь. Живи! — Леон бормотал слова почти вслух и желваки привычно ходили на скулах под руками, сжимающими лицо, чтобы не заорать от боли, от того, что иногда ему казалось, что он сходит с ума наяву.

Дни проходили, как один. Ларик с хором мотался каждый день по концертным площадкам, слава Богу, что приходилось петь пока в основном песни про партию, про Ленина. С триумфом выступили на праздничном заседании Обкома партии, потом на собрании представителей передовых рабочих и передовой интеллигенции, потом ещё несколько праздничных торжественных выступлений. Казачий репертуар в таком темпе они бы не вынесли. Жены каждый день стирали концертные рубахи мужей, солёные и вонючие от пота и выветривали на верандочках смокинги, накрывая их кусками марли