Герцог пригласил меня в литейный цех в Иннисморе, где собирался изготовить две огромные осадные пушки, и я нашел бы производство орудий вполне интересным, не будь я так обижен на Берлауду и ее двор.

Однако теперь процесс литья пушек показался мне тяжелым делом.

Двадцать четыре монаха, находившихся в специально отведенной для них галерее, сидели лицом к стене и спиной к нам, чтобы мирская суета не нарушала возвышенных помыслов и молитв. Их бормотание сводило с ума, напоминая шум публики в зрительном зале, когда на сцене играют провальный спектакль, и я чувствовал себя как актер, принимающий участие в этой постановке. Мое раздражение и дурное настроение были столь сильны, что я всерьез опасался испортить недели их молитв самим фактом своего присутствия в цеху.

Поблизости состязались в показном самодовольстве инженер Рансом и аббат Амвросий, мои старые собеседники, знакомые еще по давнишнему обеду во дворце Раундсилверов. Не прислушиваясь к их болтовне, я сосредоточил все свое внимание на этапах отливки орудий.

Сначала модель пушки в натуральную величину делали из воска, тонны которого уходили на создание всех необходимых деталей орудия: от выступающей на казенной части шишки-винограда до дульной кромки ствола. На ту же восковую модель наносили всевозможные орнаменты, начиная с королевского герба, с вензелем-монограммой «БК», к ней же крепились рукояти в виде ныряющих дельфинов, а также изящно оплетавшие казну восковой пушки ветви и листья лавра, изображения старых богов-громовержцев и богинь, надувающих щеки, чтобы направить ядро в сторону врага, надписи и даты, указывавшие на то, что орудия отлиты по приказу герцога, и волшебная формула, дарующая силу и разрушительную мощь. Герцог не отказался от любви к красоте, пусть даже в столь смертоносном оружии, как пушка.

Затем восковые модели со всех сторон облепляли глиной и нагревали, воск растапливался и вытекал, оставляя застывшую обожженную глину. Полученную литейную форму устанавливали в яму рядом с огромным тиглем, где плавили бронзу для орудия.

Рансом попросил всех отойти, чтобы на нас не попали брызги раскаленного металла, когда его начнут заливать в форму. Он суетился уже больше часа, наблюдая за выплавкой бронзы, добавляя алхимические порошки в тигель. Я отошел в сторону и оказался рядом с седым мужчиной в потертой кожаной куртке и матерчатой шляпе, едва скрывавшей лысину.

– Если этот тип будет суетиться еще больше, – заявил он, кивнув в сторону Рансома, – то может случайно забыть о своей привычке корчить из себя кичливого болвана.

– Или в пушке окажется каверна, – ответил я. – И тогда его тщеславие тоже даст трещину.

Он потряс заостренной седой бородой:

– Если пушка треснет, он во всем обвинит монахов. Допустим, один из них позволил себе нечистые мысли в течение последних двадцати с лишним дней – и по его вине как раз и случились неприятности.

У мужчины был напевный северо-западный акцент, с мягкими «эр». Я посмотрел на него.

– Вы работаете здесь, в литейном цехе? – спросил я.

– Нет, я мастер-пушкарь. Я представляю Гильдию пушкарей – по правилам один из мастеров должен присутствовать во время создания каждого предназначенного для королевского арсенала орудия.

Во время прогулок по городу я не раз проходил мимо здания Законопослушной и Уважаемой гильдии пушкарей и обратил внимание на грозный фасад, украшенный настоящими пушками, стоявшими за парапетом крыши и направленными на улицу или соседние дома.

– Я проходил мимо здания вашей гильдии, – сказал я. – Один его вид несет весьма серьезную угрозу соседям.

Он усмехнулся, показав кривые желтые зубы.

– Да, мы грозная команда, тут не может быть никаких сомнений. Все контракты и сделки с нами заключаются исключительно на добровольной основе.

– Если мне когда-нибудь потребуется артиллерия, я постараюсь тщательно изучить текст контракта с вами, – сказал я.

– О, смотрите! Что-то начало происходить, – вскричал он.

Аббат Амвросий решительно направился к монахам, сел к ним лицом, глядя на них и на остальной цех, и стал давать указания, как им следовало изменить молитву. Монахи начали петь по-новому, и их голоса зазвучали громче, отражаясь от деревянных балок высокого потолка.

Не дождавшись начала новой молитвы, алхимик Рансом махнул рукой, давая сигнал начать заливку. Рабочие наклонили огромный тигель, и девяносто центнеров раскаленной жидкой бронзы потекло по каналу, который вел в дуло пушки.

Дым, пар и искры взметнулись ввысь, раздался рев, подобный крику дракона, и перегретый воздух зашипел внутри глиняной формы. Я поднял руку, защищая глаза от яркого сияния раскаленного металла.

Бронза наполнила глиняную форму и вскоре стала переливаться через край сделанного на конце дула отверстия в форме воронки. Искры заметались по полу литейного цеха. Рансом крикнул и снова замахал рукой, после чего рабочие вернули тигель в вертикальное положение и начали закидывать в него слитки меди, олова и цинка, в соответствии с алхимической формулой Рансома. Подмастерья приготовились переместить каналы так, чтобы начать заливку формы второго орудия.

Монахи понизили голоса и начали другую, менее звучную молитву. Пройдет много часов, прежде чем пушка остынет, и некоторое время до того, как приготовят сплав для второй, поэтому я поздравил герцога и герцогиню с успешным созданием нового мощного оружия и покинул жаркий литейный цех, чтобы глотнуть свежего ноябрьского воздуха.

По-зимнему бледное солнце зависло над нок-реями кораблей, стоявших у причалов в Иннисморе. Воздух наполняли запахи смолы, дыма и богатые ароматы прилива. Сквозь крики чаек я различал треск кабестана, песни матросов и веселый зов дудки.

Глядя на происходящее в гавани, я ощутил тоску по дому, и мне вдруг ужасно захотелось в Этельбайт. Для своего родного города я уже сделал в столице все, что мог. Вряд ли у меня получится добиться большего, пришла пора возвращаться домой.

Однако я понимал, что хочу вовсе не в почерневший, разграбленный Этельбайт, каким он стал, а в прежний, безопасный и уютный городок моего детства, исчезнувший навсегда. Моя ностальгия не имела никакого смысла. Я понимал, что уже никогда не вернусь обратно, как бы я ни пытался.

– Ну, тебе пришлась по нраву моя работа? – спросила Орланда.

Ожидание встречи с ней частично овладело мной с того момента, как я впал в немилость и королева больше не хотела меня видеть. Поэтому я держал себя в руках и не выказал удивления, хотя сердце диким зверем заметалось у меня в груди. Повернувшись к ней, я постарался как можно скорее овладеть собой.

Орланда в синем бархатном платье и темном шарфе выглядела вполне естественно на фоне портовой гавани – именно такой я когда-то впервые ее увидел.

Ее глубокие зеленые глаза торжествующе