Нуреев вовсе не пострадал, как предполагал Хобсон. Он изначально не горел желанием танцевать на небольшой и тесной сцене кабаре с сомнительной славой. И он был также крайне недоволен тем, что его задействовали только во втором акте «Спящей красавицы». А еще Рудольфу хотелось поехать в Мюнхен – посмотреть, как Эрик с Соней Аровой впервые станцуют в паре в полной постановке «Лебединого озера». Что, собственно, он и сделал.

Чтобы расширить возможности для выступлений, Нуреев, Брун, Арова и Хайтауэр образовали свою небольшую концертную группу – первую в ряду независимых трупп, которые со временем стали активно множиться и соперничать с постоянными компаниями. Помимо фрагментов из популярных балетов, Рудольф и Эрик решили создавать собственные программы, хотя ни у того, ни у другого не имелось опыта хореографа. Правда, еще в Ленинграде Рудольф вместе с Никитой Долгушиным начал сочинять хореографию «чистого балета без сюжетной линии», выбрав для его музыкального сопровождения Концерт для двух скрипок с оркестром ре минор Иоганна Баха. Работу они планировали закончить по возвращении из Парижа.

Новоиспеченный квартет переместился в Канны, где Хайтауэр незадолго до этого открыла собственную танцевальную школу в помещении бывшей кухни при казино в отеле, построенном на рубеже веков русскими дворянами. Студия была великолепна – «почти такая же огромная, как сцена Большого театра», идеальное место для воплощения их творческих инициатив. Нуреев, Брун и Арова разместились вместе в меблированной квартире с видом на море.

После лондонской кутерьмы тишина и безмятежность зимних Канн принесли Нурееву желанное облегчение. В столице туманного Альбиона он постоянно находился под прицелом – балетоманов, прессы, незримых, но мерещившихся ему на каждом углу «гэбэшников». А тут ему представилась возможность спокойно поработать с теми немногими людьми, которым он всецело доверял. И Рудольф был счастлив. Месяцы, проведенные в Каннах, оказались необычайно плодотворными, хоть и аскетическими. Это был период, «полный вдохновений, наблюдений и учебы». Каждое утро за кофе с круассанами, которые ежедневно доставляли в их квартиру посыльные, Рудольф, Эрик и Соня анализировали свои достижения и обсуждали индивидуальные подходы, а с половины второго до полуночи работали в классе и репетировали в студии. «Ребята очень волновались из-за того, что им предстояло проявить себя в качестве не просто танцовщиков, но и хореографов», – вспоминала Хайтауэр. Их приверженность танцу, целеустремленность и самоотдача произвели большое впечатление на Марику Безобразову – уважаемого местного преподавателя балета и бывшую танцовщицу, чьи русские родители-белоэмигранты обосновались после революции на Лазурном берегу. Безобразова и Нуреев стали друзьями на всю жизнь. (Хотя, когда Марика обратилась к нему в первый раз на улице по-русски, он убежал, подумав, что она из КГБ.) По ее мнению, Брун был единственным, чья увлеченность танцем была сравнима со страстью Нуреева: «Рудольф больше не встречал ни одного танцовщика, столь же одержимого, как он сам».

Вкладом Эрика в репертуар их квартета стали две постановки: танцевальная фантазия на испанскую тему и бессюжетная композиция на баховскую токкату и фугу, где они с Рудольфом выполняли одинаковые па, но начинали с противоположных сторон сцены. «Периодически мы танцевали друг к другу спиной, но все делали абсолютно одинаково, несмотря на разные физические данные и школы».

Нуреев, пробуя себя в качестве постановщика и хореографа, неизбежно обратился к репертуару Кировского. За годы, проведенные в Ленинграде, он запомнил множество деталей разных балетов; и его вкладом в программу новой труппы стали па-де-катр на музыку Глазунова для «Раймонды» и два собственных варианта па-де-де – из «Щелкунчика» и «Дон Кихота». Работе над «Щелкунчиком» вместе с Хайтауэр он посвятил больше всего времени – когда в декабре гастролировал с труппой де Куэваса в Израиле. Хотя многие видели в нем кочевника, самому Рудольфу оказалось нелегко приспособиться к своей новой «цыганской» жизни на Западе. В России о его питании и прочих бытовых нуждах всегда заботилась Ксения; и он не привык выступать ежедневно, а то и дважды в день в одной программе. Вдобавок ко всему, здесь ему еще приходилось порою заниматься в классе труппы в день выступления. Труппа де Куэваса постоянно находилась в разъездах. «Мы привыкли жить на чемоданах, – вспоминала Хайтауэр. – А Рудольф никак не мог приспособиться. Ему казалось, будто он попал в кочевой табор». Последние гастроли с труппой де Куэваса по Италии, с выступлениями в Турине, Генуе, Болонье и Венеции, запомнились ему только холодом и дискомфортом. Даже украшенная снежным кружевом Венеция не сумела надолго его отвлечь: «Это напоминало сон, но сон весьма неуютный!»

Несмотря на напряженное расписание репетиций в Каннах, Нуреев, Брун и Арова выкраивали иногда время для поездок в соседние Сан-Тропе и Монте-Карло – главным образом с одной целью: испытать белый спортивный автомобиль «Карман-Гиа» (свидетельство изменившегося финансового положения Рудольфа), который ему переправили на корабле из Мюнхена. Увы, ни Рудольф, ни Эрик водить не умели. И за руль спорткара частенько приходилось садиться Аровой. А водитель из нее, по собственной оценке, был неважный. Но с какой бы скоростью Соня ни ехала по коварно-извилистой дороге, Рудольф всегда требовал от нее подбавить газу. Однажды она отвезла его в Монте-Карло на встречу с Марго Фонтейн, дававшей там гала-концерт. Нурееву с Фонтейн предстояли репетиции «Жизели». И Рудольф надеялся остановиться на это время у Марго. Но, постеснявшись сказать ей об этом прямо, завуалировал свой вопрос просьбой совета: «Мне придется надолго задержаться в Лондоне ради репетиций, – заявил он. – Но жить в отеле столько времени я не смогу. Что мне, по-вашему, делать?» Фонтейн ответила не сразу. Она решила обсудить этот вопрос с мужем и позвонила ему в Лондон. А вдруг Нуреев заключил с русскими сделку, чтобы шпионить на Западе, поделилась она с ним своими сомнениями. Но Тито Ариас посчитал, что у нее слишком разыгралось воображение, и Нуреев получил желанное приглашение.

Первое выступление танцевального квартета состоялось в каннском казино 6 января 1962 года[166]. Через несколько дней группа вылетела в Лондон. Там Рудольф и Хайтауэр исполнили па-де-де из «Щелкунчика» для британского телевидения, а потом вся четверка отправилась в Париж – дать два концерта в театре Елисейских Полей, на сцене которого Рудольф ранее дебютировал в труппе де Куэваса. Выступлений квартета в Париже ожидали с большим нетерпением, все билеты были распроданы. Во время дебюта танцовщиков вызывали на поклон восемнадцать раз. И каждый раз блестящая публика, сверкавшая дорогими нарядами и украшениями, восхищенно рукоплескала артистам, не желая их отпускать. В зале находились такие представители художественного бомонда, как Ив Сен-Лоран, хореограф Ролан Пети с женой, балерина и звезда кабаре Зизи Жанмер и выдающийся артист французского балета Жан