Есть кое-что, чего я там не понимаю – потому что невозможно поверить, что ты всего этого не видишь! И тебе говорят подождать! Они втройне негодяи. Думай только об этом. В этом всё. Спрашивай, изучай законы. Терпи неудобства, если нельзя договориться полюбовно – но делай.

Вся твоя свобода с миллионами не стоит и двух су при таких делах.

Леонор, я не прав? Неужели я настолько глуп? Я не люблю преувеличивать опасность, но когда она есть – нужно это понимать – иначе это будет твоя вина. Ты хочешь быть практичной, но, во имя всего святого, учись, учись сама, следи за законами, работай, действуй, не разговаривай слишком много с адвокатами, но возьми хорошее и заставь себя всё объяснить. Спрашивай, ничего не говоря, если хочешь, но спрашивай. Уверяю тебя, меня пробирает дрожь, когда я думаю о том, как живут люди и каковы они. Ты написала три ужасных письма из Петербурга о его приезде в Европу, ты преувеличила денежные опасения, а когда опасность действительно существует, ты беседуешь с адвокатами. Ради Бога пропусти двадцать реплик, если хочешь – дай себе месяц свободного времени, потеряв 10000 франков, но начни серьезное дело, от которого зависит вся твоя жизнь и гораздо больше, чем 10 ооо франков.

Где у твоих друзей головы?! Возьми спокойно адвоката и Кодекс, изучи и не теряй ни часа. Ах, что бы я дал, чтобы мне сказали, что я не прав!!! Нет, мне скажут: «Он этого не сделает, он испугается, он слишком galantuomo[455]!!» Если мне так скажут – я бы сказал, что все они трижды идиоты и так далее… Нет, честное слово, мир глуп или инфантилен.

Ты говоришь, что твой адвокат говорит один раз да, другой раз нет, но, друг мой, – это ужасно, – то, что ты сейчас говоришь!

Речь идет о том, чтобы работать спокойно, долго, жертвуя некоторыми представлениями, но при этом, сумев прояснить «да» или «нет», и это точно.

Бедная моя, милая Леонор, да, возможно, тебя любили – но как? Для их удовольствия.

И говорю тебе, что, когда пишу это, я не думаю о себе. Если бы ты сказала мне, что для того, чтобы сделать всё это, мне нужно уйти от тебя – что ж, я бы оставил тебя. Для меня главное – твое счастье – твое счастье любой ценой, даже ценой моего несчастья. Это ничего мне не стоит, если я люблю тебя, а другая любовь была бы просто трусливой, не стоящей ни гроша. […]

Перечитай всё это письмо два-три раза.

Особенно не разговаривай со своим адвокатом! Ты можешь подвести себя двадцать раз. […] Ты точно знаешь, не обещал ли ему твой муж крупную сумму, если он когда-нибудь что-нибудь получит? Неужели ты не понимаешь, что друг твоего мужа может быть только негодяем? В какую бездну погрузилось твое бедное благородное сердце вместе с этим простаком? Ты либо ненавидишь, либо равнодушна. Нет – нужно хладнокровно смотреть на сброд, понимать его сущность и не позволять себя одурачивать – вот мудрость жизни. […]

Если я где-то ошибаюсь – прости меня, потому что я думаю о тебе от всего сердца.

Скажи мне тогда, что я дурак – и я был бы так счастлив! […]

Пропусти пятьдесят раз «Графиню ди Шаллан», месяц, если хочешь, но выиграй развод – во имя небес!

Знаешь ли ты, что в Англии мужья иногда следят за своими женами в течение месяцев и лет, чтобы их подловить на чем-то… Есть даже агентства, которые специализируются на слежке. Сегодня он имеет право давить на тебя, впустить их в твой дом!!! Он этого не делает, потому что ожидает лучшего и дурачит тебя и твоего адвоката… Я сумасшедший или вы все новорожденные дети!? А Гуальдо – он дурак? Прости, но я так зол, что вижу, что с такими адвокатами ты пропадешь!

[22.10.1891; Дрезден – Турин]

[…] Если поезд приедет раньше, я бы где-нибудь подождал до восьми часов или до того часа, который ты укажешь, а потом приехал бы в твой отель.

Самое главное найти комнату в том же коридоре. Это, думаю, будет трудно.

В любом случае, сообщи мне план коридоров и других комнат рядом с твоей. Если бы кто-то случайно встретил нас или меня в отеле или рассказал тебе о встрече со мной – ты должна была бы ответить, что просила меня остаться в Милане, а я отказался, сказав, что у меня нет времени, что я проездом из России и направляюсь в свой дом в Венеции дабы навести там порядок, а потом рано утром уеду, возможно, так и не увидев тебя. Надеюсь, этого не произойдет. Присмотрись, спят ли люди в соседних номерах в час ночи, и скажи, какой номер лучше взять рядом с тобой.

Я попрошу показать мне несколько и выберу, как бы случайно.

Кстати, ты мне сказала однажды, что владелец одного отеля в Милане сообщил тебе, что меня знает. Не об этом ли отеле речь?

Тогда мне будет сложно назваться именем Дюпюи. Реши сама. Если ты хочешь и можешь увидеться со мной, тогда напиши, прикажи тем же движением руки, как твоя Клеопатра. […] Сделаю так, как ты прикажешь. […]

[23.10.1891; Дрезден – Милан]

[…] Даже с самыми умными женщинами нельзя забывать, что всё, что связано с размышлением, анализом вызывает у них усталость – они предпочитают действовать по прихоти, по импульсу, по интуиции, рискуя потерять из-за безрассудства всё счастье своей жизни. […]

Нет, я не хочу больше писать о вещах, которые женщина понимает, когда с ней разговариваешь, но в письменном виде понимает так плохо, что адвокат может заставить ее поверить в обратное за пять минут. […]

[24.10.1891; Дрезден – Милан. I]

[…] Ты пишешь, что с каждым днем теряешь веру в человечество – и что без меня твоя судьба была бы кончена!

Послушай: не нужно ни терять веру, ни слишком надеяться.

Нужно попытаться понять, что в человечестве хорошо, а что плохо – чтобы не страдать из-за иллюзий.

Видеть ясно — вот величайшая радость жизни, тогда мы умеем ценить, умеем презирать и умеем быть довольными. […]

[24.10.1891; Дрезден – Милан. II. Письмо «для мадмуазель Труатре» лично в руки]

Я думал больше не писать тебе, моя дорогая Труатре, но моя душа настолько связана с твоей! В последнее время я писал тебе такие жесткие письма! Мне надо облегчить душу, сказать тебе насколько каждая твоя мысль совпадает