Еще. Абсолютно избегай встреч с мужем. Это абсолютно бесполезно. У тебя есть друзья, у тебя есть г.[уальдо], у тебя есть адвокат. Он для тебя больше не должен существовать, потому что он может только унизить тебя. Каждый день спрашивай себя: абсолютно ли необходимо увидеться с ним? И если тебе скажут: абсолютно нет, но только желательно, скажи им, что они дураки. Это было бы сделано только для того, чтобы напечатать газетную статью или развлечь твоего адвоката.

Ничего этого не надо, пожалуйста. […]

Я поеду в Венецию по делам.

Думаю, если ты захочешь почаще писать мне, не стоит посылать заказные письма — это было бы слишком накладно.

Вот почему я хотел оставить инициалы, потому что утерянное письмо, адресованное инициалам, не имеет никакой ценности, если оно не подписано.

Теперь с инициалами трудно, потому что все сотрудники знают, что я получаю письма из Турина, и поймут, что это от одного и того же человека.

Не подписывай письмо своим именем, а, к примеру, так, если хочешь: «твоя маленькая Труатре»[448].

И избегай называть людей и вещи по именам. Я всегда пойму.

Думаю, что лучше писать так, как было до сих пор, то есть оставлять сообщения до востребования, а заказные только в том случае, если нам нужно сказать друг другу что-то серьезное.

Без этого мы не могли бы часто писать.

Я буду отправлять тебе заказные письма, но редко, потому что мои письма более опасны. […]

Излишне повторять – не хочу, чтобы на Миланской почте видели, кому ты часто пишешь. Называй в своих письмах своего мужа: «негодяй», твоего друга Гуаль.[до]: «друг», твоего Б.[ойто]: «он», как хочешь – я пойму.

По поводу последнего, – о чем ты сказала мне откровенно, – что ты ходила на свидание, – я это понял, так как понимаю тебя. Это одна из причин, по которой этот Б.[ойто] не причиняет мне никакого беспокойства. Потому что, по моему мнению, он просто чрезвычайно вульгарный человек, который не будет предпринимать необходимых действий, чтобы скрыть свои отношения с женщиной, которую он любит. Если он действительно любит, он должен страдать от мысли, что унижает женщину в глазах толпы. Дело в том, что он любит по-другому и эта манера, видишь ли, оскорбительная и презренная. В Венеции, в [палаццо] Барбариго, я пытался дать тебе понять это. Ты тогда слишком мало знала о жизни и плохо меня понимала.

Итак, только простое почтовое письмо до востребования. Твой абсолютно, [без подписи]

[P.S.] Если сегодня на свете и есть один счастливый человек, то это твой друг Гуальдо. Иногда я его боюсь, но в большинстве случаев, он мне нравится. Не сердись из-за того, что письмо такое длинное, Леонор, прости меня, и не забывай совсем. […]

Можешь писать мне на имя «Огюста Дюпюи», как я тебе уже предлагал. […] Необходима сама большая осторожность, пока тянутся переговоры с негодяеем.

Я рад, что надежный друг находится рядом с тобой и пока не ревную. Но… должен ли я быть абсолютно искренним?… думаю, это опасно. Аминь, как ты говоришь.

[19.10.1891; Дрезден – Милан. I]

[…] Я надеялся снова увидеть Венецию с Вами. Здесь было так красиво, так тепло, луна такая прекрасная… всё время в пути я видел эту луну и думал о счастье снова увидеть Венецию – вечером, ночью, вместе… […] Потом будет холодно, плохо – Венеция ужасно печальная, когда холодно, – как смерть. […]

Снова видел графиню Л.[евашову] и ее дом в деревне по дороге за границу. Мы говорили о Вас, и я считаю, что дал несколько приемлемых объяснений.

Они были чрезвычайно любезны. Я сказал им, что после Волочиска я потерял Вас из виду, но благодаря тому короткому пребыванию с Вами в Москве и Одессе, я еще больше восхитился Вами, потому что узнал лучше, и что горжусь Вашей дружбой, которую считаю искренней. Я объяснил им, что у Вас есть черты, которые необходимо понять и которые кажутся противоречивыми, но они являются лишь результатом Вашей удивительной и впечатлительной натуры, так что мы не должны судить Вас так, как судят всех остальных, потому что Вы – не все.

Маленькая глухая девочка расспрашивала меня об одном шведе (кажется, докторе) с острова Капри[449] – я сказал, что впервые слышу об этом джентльмене, что правда, и ничего об этом не знаю. Она слышала, что Вы потеряли из-за него свое сердце. – Сплетни маленьких девочек – но рассказанные скорее с сочувствием, чем с чем-то еще.

Надеюсь, я не сделал Вам больно, говоря о Вашей дочери в прошлом письме. Если я кого-то люблю, то предпочитаю говорить чистую правду. Я люблю эту малышку, как если бы она была моей дочерью.

Думаю, этот пансион сгодится еще на какое-то время. Но через один-два года нужно будет подыскать что-то более изысканное. Старуха слишком неприятна (физически), и я чувствую, что у ребенка есть определенное отвращение к тому, что та обнимает и целует ее… она думает в эту минуту о Вас и слегка вжимает в себя плечи. Она часто вжимает плечи с несдержанностью, которая может даже обидеть.

Со мной она вела себя очень хорошо. Я не называл ей свое имя, это не обязательно.

Думаю, что через некоторое время, когда она хорошо выучит немецкий, придется найти ей школу-интернат, где будет больше английских детей. В Швейцарии или на Рейне, но я уверен, что один-два года простой буржуазной жизни ей совершенно необходимы после этой чепухи итальянского интерната, где детям льстят в упор. Здоровье у нее отличное. […]

[19.10.1891; Дрезден – Милан. II][450]

Дорогая мадам Дузе,

Вы лучшая из друзей, поэтому не гневайтесь, если я попрошу Вас отправить прилагаемое письмо мадмуазель Труатре, которая в данный момент находится в Италии и, вероятно, в Милане, поскольку она хотела поехать туда, чтобы полюбоваться на Вас. Позвольте мне время от времени доставлять Вам неудобства своими письмами. Есть причины, по которым я не всегда могу посылать свои письма непосредственно мисс Труатре. Простите меня за эту смелость, она будет недолговечной, и поверьте, пожалуйста, в преданность своего искреннего друга А. Волков…

Письмо для мадмуазель Труатре

[…] Это правда, что обстоятельства никогда не были такими затруднительными. Но так ли они тяжки, если сердце осталось, если добро живет?

В любом случае я буду счастлив, когда ты покинешь эту неблагодарную страну, которая за весь этот век создала только одно хорошее – тебя. Нет, я не хочу кощунствовать, есть еще твой друг, которого я хотел бы обнять за ту моральную и практическую поддержку, которую он тебе оказывает среди всех этого сброда.

Надеюсь, ты видела