[5.11.1891; Венеция – Милан. I]

[…] Если приедешь, возьми с собой только очень маленькую ручную сумку, чтобы не нанимать facchini[466], и сразу выходи из поезда. Я буду у выхода — подам тебе знак, ты пойдешь за мной. Если меня там нет – значит, я увидел знакомых, тогда иди на Кампо Сан Вио напротив трагетто Сан Маурицио. Там дай два франка гондольеру и направляйся в сторону моего дома.

Если я не встречу тебя сразу, возьми гондолу и отправляйся в отель «Виктория». Если меня здесь нет, значит, со мной что-то случилось. Завтра ты сможешь забрать свои вещи на вокзале по квитанции. Вот и всё. [без подписи]

[5.11.1891; Венеция – Милан. II][467]

Есть кое-что, что я не могу понять. Скажи мне, положив руку на сердце, ты ничего от меня не скрываешь? Я прочитал между строк твое письмо от 1-го числа. Ты говоришь: «Я люблю тебя, это единственное слово, которое я могу найти в эти дни, такие грустные и переполняющие мое сердце!»

В чем дело?! Почему? Во имя того, что тебе дорого – почему бы не сообщить мне о своем унынии? […] Ты чего-то не договариваешь – это мое ощущение. […]

Ты даже не сказала мне, отправляла ли перевод моего письма Бойто. Почему? Ты сообщаешь общие вещи, а не факты! Ты говоришь, например, что, если бы не я, ты хотела бы умереть! Что всё больше разочаровываешься в человечестве! Почему!?… Где факты и причины? […] Я провел эти дни в ужасной тревоге. […] Если у тебя есть хоть малейшее беспокойство, как у меня, я настоятельно требую, чтобы ты приехала любой ценой – ведь на кону стоит моя жизнь.

Ты не имеешь права не слушать меня и должна указать мне способы помочь тебе. После этого будет слишком поздно. У меня есть план на всё – даже на свою смерть, если понадобится.

[6.11.1891; Венеция – Милан]

Получил две телеграммы. Спасибо. Однако не будь опрометчива, и, если видишь, что здоровье не позволяет тебе уехать, подождем.

Только не забудь написать мне, когда будет возможность.

Если я только зря тебя огорчил – горе мне, но только если и правда зря. Какое невероятное счастье! Мы чувствуем счастье, когда оно граничит с несчастьем. Не забывай, что поезд всегда опаздывает, и ты приедешь только около семи часов.

Я буду на вокзале. Сегодня я тоже пошел туда присмотреться.

Я могу стоять на мосту. И прекрасно видеть всех, будучи незамеченным.

Если вокруг тебя есть люди, я тебе не покажусь, но буду точно знать, что ты приехала и побегу ждать тебя на Кампо Сан Вио.

Не забывай, что это на Большом канале. В общем, просто скажи: «Большой канал, Кампо Сан Вио», этого достаточно. Только если гондольер не знает, где это находится, скажи: «напротив трагетто Сан Маурицио». Я прохожу маршрут за двенадцать минут. Тебе понадобится от пятнадцати до двадцати минут.

Значит, я буду там раньше тебя.

Если, наоборот, я увижу, что опасности нет, подойду к тебе, быстро посажу в гондолу и сам в нее сяду, так будет лучше, если это осуществимо. Но накинь не слишком плотную вуаль и пропусти перед собой всех, не торопись. Все спешат выйти – пропусти их и тихонько приди одной из последних.

Возьми с собой дамскую сумку, чтобы не нанимать носильщика, оставь багаж.

Мы увидимся в доме, когда сможем.

Однако, если ты опоздаешь, я спокойно буду ждать, не волнуйся. […] Если тебе, всё же, надо взять с собой что-то, шубу или большую сумку, приготовь 30 сантимов, чтобы быстрее отвязаться от носильщика. […]

[12.11.1891; Венеция – Милан]

[…] Старушка Хатцфельдт была очень, очень добра со мной. Вчера я провел там вечер. Сегодня собираюсь поужинать у нее дома. Она заметила, как мне грустно, и настояла, чтобы я вернулся сегодня снова.

Вчера перед ее домом загорелся палаццо. Мы наблюдали это до полуночи. То был первый пожар, который я увидел в Венеции. […]

Думаю, Вам надо будет приехать 19-го числа и прямо в дом Хатцфельдт к ужину, то есть сойти с гондолы и отпустить ее дальше с Нанин и вещами в отель.

Ровно в девять часов Вы скажете, что Вам пора домой и уйдете, взяв гондолу у дома до Сан Вио.

Я опережу Вас на десять минут, сказав, что хочу посмотреть, всё ли в порядке у Вас в отеле, и пойду ждать на Сан Вио.

Бедная старушка долго ждет Вас. Она очень Вас любит и искренне восхищается.

Нужно доставить ей это удовольствие! […]

[13.11.1891; Венеция – Милан]

[…] Мое сердце полно тобой, а глаза – твоим милым, дорогим лицом.

Я снова стер весь портрет и сделал его в черно-белом варианте – впервые с той красотой и выражением, о которых всегда мечтал.

Теперь я счастлив. Я оставлю портрет в таком виде, пока не приеду в Петербург, где хочу сделать его с тем светом, который мне нужен, и с тем освещением – иначе он того не стоит. Портрет интересует меня только тогда, когда он сделан не ради выражения внешнего сходства, а ради того какое впечатление он производит после нескольких просмотров.

Я решил ничего не делать с домом. То есть не отдавать ни на продажу, ни в аренду, а закрыть на неопределенный срок. Мы не можем предсказать будущее. […]

Вчера я ужинал с доброй старушкой. Завтра или послезавтра пойду снова.

Я не работаю. Позже – сейчас так серо, так плохо!

В следующем году в этот период поедем в Луксор с тобой – если ты не передумаешь. Думаю, в этом году я останусь в Европе, работая в Дрездене, а в Петербург приеду в феврале. Я еще не уверен. Будем работать, моя подруга…

[14.11.1891; Венеция – Милан)

[…] Если ты не хочешь идти к Хатцфельдт, нужно немедленно написать ей, что не сможешь ее посетить, а также сообщить об этом мне.

Для меня это не имеет значения, лишь бы ты была здесь и я снова тебя увидел.

Впрочем, я думаю, будет лучше, если ты сразу пойдешь к старушке на ужин, поскольку дома с этим трудно. Затем мы вместе спустимся и пойдем до Сан Маурицио, откуда на трагетто доберемся до Сан Вио.

Или я пойду на десять минут раньше тебя. Мы могли бы выйти вместе, а потом на улице я тебя опережу, чтобы не идти вместе, если хочешь.

Храни тебя Бог! Я твой и только твой.

Александр

[P.S.] Прижимаю тебя к сердцу, моя подруга, мой единственный друг! Да, отель, который