Шрифт:
Закладка:
Но если ты скажешь, что я могу быть полезным, я, конечно, не буду малодушным, и можешь рассчитывать на меня. […]
Да хранит тебя Бог и ты сохрани себя. Если со мной что-нибудь случится, будь уверена, до последней минуты мысль о тебе будет со мной – за всё то добро, всё то счастье, которое ты подарила мне своей доброй милой рукой, – ни тени упрека, да хранит тебя Бог. […]
* * *[24.11.1891; Дрезден – Москва]
Я только сегодня написал тебе, а уже стыжусь некоторых резких слов, которые вырвались у меня. Когда я думаю о твоих муках в работе, о твоем одиночестве среди всех этих идиотов, о твоих нравственных страданиях, тогда, Леонор, мое сердце снова становится таким, каким оно было, то есть нежно любящим.
Я забываю горечь этих последних недель, забываю свои печали и вижу только твое милое бледное лицо, чувствую твое сердце и слышу твои последние слова в Вене: «Я принадлежу тебе». […]
* * *[25.11.1891; Дрезден – Москва. I]
[…] Не забудь сразу вложить свои деньги в государственные облигации под пять процентов – это принесет тебе больше, потому что облигации дешевые.
Я это говорю тебе, потому как уверен, что ниже они не будут: в следующем году обещают прирост. Плюс есть серьезная причина: перейдя на франки сейчас, ты многое потеряешь.
Я остановился на середине работы. Не могу продолжать, потому что отсутствие твоих новостей меня очень огорчает. […]
Завтра напишу тебе письмо о размещении в Петербурге, вернее, уже сейчас пишу. Однако подумай хорошенько, когда приедешь, – удобнее отеля, пожалуй, не будет. Адрес: Графиня Коновницына – № 7[471]. Пожалуйста, напиши адрес на русском языке.
Да, я сделаю все, чтобы вернуться к двадцатому января.
А ты, если я тебе дорог, сделай все, чтобы приехать позже в Петербург, и, по возможности, остаться там до марта.
Таким образом, у меня будет четыре – пять недель. Я хочу написать твой портрет и сделаю это, если ты мне поможешь.
Завтра пришлю тебе портрет М.[атильды], который я нашел в Вене у Пинелли[472] после твоего отъезда и взял его для тебя. Она похожа, хотя портрет сделан с плохой фотографии. Ты ее видела? […]
Наконец-то! После того, как я всё это написал, приходят три письма […]
Ты говоришь, что мои друзья любят меня меньше, чем я их. Но пойми это. Чтобы любить, нужно уметь страдать. Умеют ли эти люди страдать – умеют ли они любить!!? […]
Теперь о делах практичных: это правда, что итальянские франки дешевы, но я советую тебе посмотреть, сколько ты на них потеряешь. […] Не думаю, что в ближайшее время они повысятся. Между тем российские бумаги настолько дешевы, что их стоит покупать.
Так что мой совет – покупай российские государственные ценные бумаги с процентами и храни их дома или доверь Жуковскому или кому-то еще положить их в государственный банк. Сделай это, потому что весной рубль вырастет. В любом случае, ты не рискуешь ничем. Покупай сразу двести тысяч франков и напиши мне расчет – что они тебе принесут. […]
* * *[25.11.1891; Дрезден – Москва. II]
[…] Мне нужно написать тебе еще раз, потому что я сегодня так счастлив! Давно ты не дарила мне столько радости, столько мира в душе, столько желания жить и быть тебе полезным.
Я перечитываю твое письмо, первое. Ты пишешь: «Ты извращаешь мои слова! Не считаешь ли ты необходимым всё задушить, ответь мне?» Разве это похоже на меня? Ты действительно так думаешь? Нет, Леонор. Даже если бы твои письма были менее хороши, даже если бы ты больше не хотела меня, возраст и дух справедливости, горячее желание никому не причинять вреда не позволили бы мне так думать и писать.
В моих письмах, написанных вчера, […] ты видишь всю мою душу. Все беды, все ужасные страдания, через которые мне пришлось пройти, я не скрываю от тебя. Но поверь, что в глубине души я простил тебя совершенно, то есть нашел объяснение вещам, которые казались мне необъяснимыми. Я обнаружил, что был слишком требователен и зашел слишком далеко в своей идеализации. Это преступление? Не думаю.
Но когда ты мне сто раз писала, что жизнь без меня для тебя пуста, что ты без колебаний и искренне отдавала всю себя мне, я считал, что мне уже нет нужды сдерживать в себе всё то, что переполнено любовью к тебе. […]
Я ошибся, потому что более мудрый человек мог бы сказать мне: ни в чем не будь уверен. Я знаю это, но так велико счастье встретить живое существо, в котором можно быть уверенным, и это было для меня такой большой потребностью после печали, которую ты знаешь в истории с Мат.[ильдой], и которая безвозвратно сломала меня, что я позволил себе увлечься, забыв на мгновение, что человек всего лишь человек, поэтому слаб. И, однако, я могу сказать тебе одно. Одного того, что ты приехала ко мне в Венецию, мне достаточно, чтобы всё забыть.
Я вижу твое больное лицо в свете этого фонаря в углу, слышу твой сдавленный голос, чувствую твою руку, потому что ты сказала мне, прежде чем уйти: «дай мне руку». Леонор, это было запечатлено в моем сердце и было достойно души, какой ты обладаешь.
Ты говоришь: «возможно, я никчемная женщина, возможно, не стоит обо мне заботиться» и т. д. Не погружайся в эти мысли, потому что они не сделают тебя счастливой. Ты женщина, вот и всё, и есть люди, которые, говоря это, кричат, что слово «женщина» заключает в себе идею женщины незначительной. Я так не думаю. Как не думал – никогда не думал так о М.[атильде]. Но я считаю, что жизнь мало научила тебя понимать ценность людей. Я думаю, ты любила людей, которые тебя не стоили. Ты ранила свое сердце связью с опасным стервятником, который заставил страдать, но привязал тебя еще больше.
Думаю, что ты всегда будешь любить больше того, кто любит тебя меньше. Это вполне свойственно самым прекрасным натурам, потому что даже в любви природа ищет борьбы. Кажется, это было и со мной, но мало-помалу я победил себя, потому что обнаружил, что любить без всякой борьбы, любить по убеждению, по сравнению с этим, было гораздо выше и намного сильнее.
Это я понял с М.[атильдой], когда она вернулась ко мне. Я не смог бы полностью
